что значит пасхальный рассказ
Что значит пасхальный рассказ
Петрозаводский государственный университет
КАК ЖАНР РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Христианство оказало глубокое воздействие на мировую литературу. Во многих произведениях нашли свое художественное воплощение и события Священной истории, и память о них ‒ церковные праздники. Их перечень различен у православных, католиков, протестантов; кроме общехристианских ‒ у многих народов есть свои святые, и храмы, и праздники в их честь, но у всех есть Рождество, Пасха, Троица, Вознесение.
Так же и Пасха, праздник в честь воскресения Христа из мертвых. В Православии ‒ это праздник праздников, торжество из торжеств.
Многим памятны слова Гоголя о том, как по-разному празднуется «Светлое воскресение» у нас и в «чужой стороне»: «В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресения. Он это чувствует живее, если ему случится быть в чужой земле. Видя, как повсюду в других странах день этот почти не отличен от других дней, ‒ те же всегдашние занятия, та же вседневная жизнь, то же будничное выраженье в лицах, ‒
1 Душечкина Е., Баран X . «Настали вечера народного веселья. » // Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. СПб, 1993. С. 16-25.
«Отчего же одному русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует, и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта не приходит ни к одному другому, кроме русского? Что, значит, в самом деле, что самый праздник исчез, а видимые признаки его так ясно носятся по лицу земли нашей: раздаются слова: «Христос воскрес!» ‒ и поцелуй, и всякий раз также торжественно выступает святая полночь, и гулы всезвонных колоколов гудят и гудут по сей земле, точно как бы будят нас! Где носятся так очевидно признаки, там не даром носятся; где будят, там разбудят. Не умирают те обычаи, которым определено быть вечными. Умирают в букве, но оживают в духе. Померкают временно, умирают в пустых и выветрившихся толпах, но воскресают с новой силой в избранных, затем, чтобы в сильнейшем свете от них разлиться по всему миру. Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено С амим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее ‒ праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов! На чем основываясь, на каких опираясь данных, заключенных в сердцах наших, можем сказать это? Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? никого мы не лучше, а жизни еще неустроенней и беспорядочней всех их. «Хуже мы всех прочих», ‒ вот что мы должны всегда говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что нам пророчит это».
И Гоголь объясняет смысл своего пророчества:
„Что есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа ‒ доказательство тому уже то, что без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала сама собой Его слово; что есть уже начало братства Христова в самой нашей славянской природе, и побратание людей было у нас родней даже и кровного братства; что еще нет у нас непримиримой ненависти сословия противу сословия и тех озлобленных партий, какие водятся в Европе и которые поставляют препятствие непреоборимое к соединению людей и братской любви между ними; что есть, наконец, у нас отвага, никому
Гоголю как никому другому удалось связать Пасху с национальным характером русского народа, прошлой и будущей историей России. Он определил эстетическое значение этого праздника в русской жизни и тем самым предопределил его возможный художественный смысл в русской литературе.
Пасха получала разное художественное значение в русской литературе. Поэты чаще всего писали и рассуждали о последних событиях земной жизни Христа, обращались к темам и образам четырех Евангелий. Существует огромная, во многом пока не собранная поэтическая антология пасхальных стихотворений, в создании которой участвовали почти все русские поэты. С этой точки зрения русская поэзия еще не прочитана. Многое не переиздавалось в советские времена, но многое и не узнано. Так, пасхальный смысл имеет стихотворение Ф. Тютчева «Святая ночь на небосклон взошла», в котором речь идет не об одиночестве, а о богооставленности человека в ночь, когда умер Бог, ‒
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.
На самого себя покинут он ‑
Упразднен ум и мысль осиротела ‒
И нет извне опоры, ни предела…
2 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Л., 1952. Т. 8. С. 409-418.
Часто Пасха была условной весенней датой: без указания на конкретный год переходящий праздник не мог быть точной датой. Иногда это примета православного быта русского человека, его образа жизни. Однако духовная природа этого великого христианского праздника такова, что уже само обращение к нему писателей в своем творчестве зачастую увлекало их на решение таких задач, которые были бы достойны этого праздника. И условной дате, и описанию праздника придавалось иное, более серьезное и глубокое, подчас символическое значение.
Конечно же, не случайно «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя завершаются главой «Светлое воскресение» ‒ это финальное обобщение смысла непонятой и отвергнутой книги Гоголя. Второй том «Мертвых душ» горел дважды ‒ дважды писатель отверг написанное, посчитав, что он не справился с продолжением своей «поэмы». Вполне возможно, что так и было: ему не удалось воскресить «мертвые души» своих героев; но идея воскрешения русского человека и России стала пасхальным сюжетом его «Выбранных мест». Художественная сверхзадача второго тома «Мертвых душ» была решена в проповеднической публицистике «Выбранных мест из переписки с друзьями».
3 Подробнее о значении Пасхи в творчестве Достоевского см.: Захаров В. Н. Символика христианского календаря в произведениях Достоевского // Новые аспекты в изучении Достоевского. Петрозаводск, 1994. С. 39-49.
4 Салтыков-Щедрин M . E . Собр. соч.: В 20 т. М., 1972. Т. 13. С. 257.
В то же время и название, и сюжет романа «Воскресение» безусловно пасхальны. «Знание веры», которое Толстой искал и обрел от мужика, проявилось во многих его произведениях (в том числе и в рассказе «После бала»), и это было выражением дорогого ему народного христианского взгляда на мир, Россию, человека. Став внецерковным человеком, Л. Толстой остался все же христианином.
Замечательны пасхальные эпизоды в удивительной книге И. Шмелева «Лето Господне», в гениальном поэтическом цикле
5 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1983. Т. 16. С. 157.
6 Т ам же. Т. 12. С. 225, 235. Ср. 228-241.
романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» («Чудо», «Дурные дни», две «Магдалины», «Гефсиманский сад»).
Пасха дала русской литературе больше чем образы, мотивы, сюжеты, эпизоды ‒ она дала жанр пасхального рассказа.
Судя по всему, жанр возник спонтанно ‒ и у него было много начал. Пасхальный рассказ был неизбежен в русской литературе.
7 Хомяков А. С. Светлое Воскресенье. Повесть, заимствованная у Диккенса/ Публикация, вступление и примечания В. А. Кошелева // Москва. 1991. № 4. С. 81-105.
Замена Рождества на Пасху преобразила жанр: английская « A Christmas carol in prose » стала русской пасхальной повестью «Светлое Христово Воскресенье», в которой герои живут не только в Петербурге и в России, но и в православном мире русской жизни: радостно празднуют Пасху, красят яйца, разговляются пасхальным куличом, христуются ‒ а те, кому только сейчас открывается истинный духовный смыл праздника, уже не могут не жить по-христиански.
Как самостоятельный жанр выделен в романе «Подросток» рассказ Макара Долгорукого о спасении души изверга и великого
13 О пасхальном рассказе у Ф. М. Достоевского см.: Захаров В. Н. Символика христианского календаря в произведениях Достоевского. С. 48-49.
14 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 3. С. 383.
Пасхальный рассказ связан с праздниками всего Пасхального цикла от Великого поста до Троицы и Духова дня, а это прежде всего ‒ назову главные ‒ Великий пост, Страстная и Святая недели, Пасха, Вознесение, Троица, Духов день. Пасхальный рассказ назидателен ‒ он учит добру и Христовой любви; он призван напомнить читателю евангельские истины. Его сюжеты ‒ «духовное проникновение», «нравственное перерождение человека», прощение во имя спасения души, воскрешение «мертвых душ», «восстановление» человека. Два из трех названных признаков обязательны: приуроченность времени действия к Пасхальному циклу праздников и « душеспасительное » содержание. Иначе без этих ограничений если не все, то многое в русской литературе окажется пасхальным. Оба жанровых критерия важны не сами по себе, а в их взаимосвязи. Немало рассказов, приуроченных к Пасхе, не являются пасхальными именно по своему содержанию.
История пасхального рассказа пока не написана, но с 80-х годов XIX века пасхальный рассказ встречается практически у всех сколько-нибудь значительных рассказчиков.
В это время пасхальный рассказ стал массовым жанром газетно-журнальной беллетристики. Редакторы заказывали для пасхальных номеров своих изданий стихи и рассказы ‒ авторы в меру своих возможностей и способностей откликались на эти
15 Т ам же. Т. 13. С. 312-313.
17 Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974. Письма. Т. 1. С. 60.
18 Т ам же. Письма. Т. 2. С. 42.
Чехов живо откликнулся на Пасху 1887 года: кроме «Письма» написал рассказ о бестолковой обывательской жизни в Прощеное воскресение («Накануне поста»); если бы не время действия (март), то мог бы вполне показаться «святочным» рассказ «Недоброе дело»; пробуждается живое и трогательное христианское чувство в душе ребенка в рассказе «На Страстной неделе»; юмористически разрешается «спиритическая» загадка ежегодных росписей некоего Федюкова в пасхальном подписном листе (рассказ «Тайна»). От того, что арендатор Максим Торчаков послушался злую жену, не исполнил православный обычай и не разговелся пасхальным куличом с больным казаком, его семейная жизнь пошла под откос (рассказ «Казак»).
Н. Лесков предпочитал писать «святочные», иногда «рождественские» рассказы, но и у него есть пасхальный рассказ «Фигура» (1889), в котором поведано об одном киевском чудаке, крестьянине с виду, а прежде офицере. Когда-то в Светлое Воскресение он, вопреки сословной морали, поступил по-христиански: простил обидчика из нижних чинов. Этого отсутствия «дворянской гордости» ему не простили ни начальство, ни сослуживцы. Что стало с ним после исключения из военной службы, известно читателю: битый офицер «опростился» ‒ стал подгородным киевским землепашцем.
19 Т ам же. Сочинения. Т. 6. С. 163.
20 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1974. Т. 16. Кн. 1. С. 476.
Пасхальный рассказ может быть обращен к любому празднику Пасхального цикла. Независимо от того, к какому дню пасхального календаря приурочено время действия рассказов (впрочем, здесь есть свои нюансы), «пасхальные» идеи и проблематика остаются общими, неизменными, и в них выражается содержательная сущность жанра.
22 Горький М. Полн. собр. соч. М., 1969. Т. 2. С. 601-602.
нравственный конфликт героя и нехристианской власти, от имени которой вершатся дурные дела, но и устанавливает нравственный закон в споре, «что хорошо, что дурно».
В рассказе И. Бунина «Чистый понедельник» любовь, расцвет которой пришелся на первый день Великого Поста, греховна в глазах религиозной героини, вскоре скрывшейся от возлюбленного и соблазнов мирской жизни в монастырь. И все же в этой любви и неожиданном разрыве осталась своя тайна, которая обнаружилась и тут же исчезла, когда под Новый год во время крестного хода былые любовники на мгновение встретились глазами. И подсказка к разгадке этой тайны ( воспоминание героя о «незабвенном» Чистом понедельнике) снова возвращает нас к названию рассказа и к православному календарю, к глубинным основам русской народной жизни.
В рассказах «Студент» и «Архиерей» Чехов напомнил читателю о Христе, о смысле истории и смысле жизни человека. В них ясно выражены общие для пасхального рассказа умиление и упование на народную веру и русское Православие.
23 Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1966. Т. 4. С. 355.
24 Т ам же. С. 359. Ср.: 359-360.
ее могилу ходит классная дама, знающая тайну «легкого дыхания» Оли Мещерской.
Пасхальные рассказы широко представлены в русской литературе. Ему отдали дань творческого увлечения такие русские писатели, как Ф. Достоевский, Л. Толстой, Н. Лесков, А. Чехов, Л. Андреев, А. Куприн, Ф. Сологуб, И. Шмелев, К. Коровин, И. Бунин и многие другие. Среди пасхальных рассказов есть признанные шедевры русской и мировой литературы: «Мужик Марей» Ф. Достоевского, «После бала» Л. Толстого, «Студент» и «Архиерей» А. Чехова, «Легкое дыхание» И. Бунина.
У пасхального рассказа славное прошлое в русской литературе. По понятным причинам он исчез из советской литературы, но остался и долго держался в литературе русского зарубежья. Сегодня у него почти нет настоящего. Возможно ли будущее ‒ зависит от нас. Возродится Россия, воскреснет православный мир русской жизни ‒ вернется и этот жанр.
Рождение пасхального рассказа
Жанр рождественского рассказа широко известен и любим по всему миру – перед Рождеством полки книжных заставлены специальными сборниками, проходят театральные и любительские чтения, снимается кино. Пасхальная литература менее знаменита, хотя в качестве самостоятельного жанра она существует уже несколько веков. О том, что такое пасхальный рассказ, кто его писал и какие из них следует прочесть в пасхальную неделю – в нашей статье.
Трудности перевода
Публицист Алексей Хомяков в 1844 году берется переводить на русский язык «Рождественскую песнь в прозе» англичанина Чарльза Диккенса. Он не только адаптирует перевод, но меняет весь концепт произведения – переносит место действия в Россию, дает главным героям русские имена, окружает их русскими декорациями, но главное – заменяет Рождество Пасхой. Английская «A Christmas carol in prose» становится русской пасхальной повестью «Светлое Христово Воскресенье». Герои в ней красят яйца, готовят куличи, христуются и открывают для себя истинный смысл праздника. Причина этой переводческой вольности – не только в славянофильских взглядах Хомякова, но и в его философской адаптации – он, как и многие интеллектуалы своего времени, считает, что Пасха лучше подойдет произведению о преображении души, потому что сама она ближе и главнее православному человеку, чем Рождество. Эта хомяковская мысль – не нова. О ней говорит, например, в том же XIX веке Николай Гоголь. Несмотря на противоречивую, вызвавшую критическую оценку, природу «Выбранных мест из переписок с друзьями», многое в них отвечает не только личным воззрениям Гоголя, но и тем, что он, в действительности, почерпнул у окружения, переписок и друзей. Гоголь пишет: «В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресенья. Он это чувствует живей, если ему случится быть в чужой земле. Видя, как повсюду в других странах день этот почти не отличен от других дней, — те же всегдашние занятия, та же вседневная жизнь, то же будничное выраженье на лицах, — он чувствует грусть и обращается невольно к России. Ему кажется, что там как-то лучше празднуется этот день, и сам человек радостней и лучше, нежели в другие дни, и самая жизнь какая-то другая, а не вседневная. Ему вдруг представятся — эта торжественная полночь, этот повсеместный колокольный звон, который как всю землю сливает в один гул, это восклицанье «Христос Воскрес!», которое заменяет в этот день все другие приветствия, это поцелуй, который только раздается у нас, — и он готов почти воскликнуть: «Только в одной России празднуется этот день так, как ему следует праздноваться!». Потом Гоголь переходит к упрекам, к тому, что всё в реальности далеко от нарисованного им идеала, но нам важен только вектор движения его влюбленной в духовное возрождение России мысли.
С.Ю. Жуковский. «Пасхальный натюрморт» (1915)
По литературному канону, пасхальный рассказ может быть связан с праздниками всего пасхального цикла – от Великого поста до Троицы и Духова дня, но прежде всего – с Великим постом, Страстной и Святой неделей, Пасхой и Вознесением. Он должен не просто нести в себе формальные атрибуты, но и напоминать через построение сюжета евангельские истины, нести мысль о спасении, становиться лестницей, ведущей к духовному перерождению. Два обязательных компонента – время пасхального цикла и «пасхальное» же содержание. Несмотря на универсальность таких рассказов – их можно читать, конечно, в любое время, – лучшим периодом станет именно пасхальная неделя. Внешний хронотоп, объединившись с внутренним, как бы даст полную картинку – читатель будет «жить» внутри рассказа, а рассказ выйдет за рамки только литературного произведения, он и исторически сильно завязан на притче, литургии, проповеди.
Легкости чтения
Если хочется почитать художественную прозу, в которой всегда будет присутствовать в том или ином виде (иногда – не очевидная) религиозная тематика, то начинать всегда следует с Федора Достоевского. Его страсть к собираю православных компонентов очень раздражала, например, литературоведа Владимира Набокова, но от творчества писателя неотделима. Достоевский закладывает пасхальные эпизоды в свои романы – рассказ Макара Долгорукового о купце Скотобойникове, рассказ из «Жития старца Зосимы» в «Братьях Карамазовых», диалог с Нелли из «Униженных и оскорбленных». В последнем рассказывается история вражды и гибели родных накануне Пасхи: «Послезавтра Христос воскрес, все целуются и обнимаются, все мирятся, все вины прощаются… Я ведь знаю… Только вы один, вы… у! жестокий! Подите прочь!». В 1879 году Достоевский переделывает этот эпизод в рассказ для чтения на литературном вечере, переводит диалог в формат монолога и выдает за самостоятельный пасхальный рассказ.
Другой пасхальный рассказ «Мужик Морей» из «Дневника писателя» почти прямо начинается с пасхальных указаний – «Был второй день светлого праздника. В воздухе было тепло, небо голубое, солнце высокое, «теплое», яркое, но в душе моей было очень мрачно». Вообще, прием перехода от мрачного и темного к светлому и жизнеутверждающему характерен для русской пасхальной прозы, он подчеркивает литературно саму идею воскрешения, которое следует от умирания к возрождению. В «Дневнике писателя» «Мужик Морей» идет за статьей «О любви к народу. Необходимый контракт с народом», в которой есть в том числе такие слова: «Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает». И эту мысль, в общем-то, можно развернуть из фантика и направить в сторону пасхальной прозы, в которой символический переход именно так и совершается тоже – от грязи к очищению.
В 1876 году Достоевский пишет рождественский рассказ «Мальчик у Христа на елке». Помещенный в типично рождественские декорации, он, тем не менее, несет в себе пасхальный подтекст – замерзший «на чужом дворе» мальчик воскресает, и это описывается автором как, пусть нездешняя, но реальность. В христианской культуре есть лишь один эпизод такого перехода – пасхальное преодоление смерти. Достоевский, словно оправдываясь, заканчивает условностями: «Мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться, или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать». Но его замысел живет дальше авторской воли, и рождественский по декорациям рассказ становится пасхальным по своей сути. И радость там уже невозможно переживать в одиночку, и сиротство отменяется, и мама «смотрит радостно».
Чехов & Бунин
Антон Чехов написал не один пасхальный рассказ. Он ярко откликнулся, например, на Пасху 1887 года. 18 апреля обещал Суворину: «Пасхальный рассказ постараюсь прислать» (Чехов известен тем, что вольно обходился с дедлайнами), и для него подготовил «Мирян», которых позднее переименовал в «Письмо», заканчивающееся типичным пасхальным «Думалось одно лишь хорошее, теплое, грустное, о чем можно думать, не утомляясь, хоть всю жизнь». Тогда же был написан рассказ об обывательской жизни в Прощеное воскресение – «Накануне поста». В чеховском «На Страстной неделе» пробуждается христианское чувство в душе ребенка. В «Казаке» Максим Торчаков не исполняет пасхальный обычай, и его жизнь идет под откос.
Но любимым рассказом Чехова, по признанию его домочадцев, оставался пасхальный «Студент» – небольшая история о студенте духовной академии, идущем через огороды домой. Он начинается – в литературной традиции – с мрачного предчувствия: «Ему казалось, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо. Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре, всё сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а отец лежал на печи и кашлял; по случаю страстной пятницы дома ничего не варили, и мучительно хотелось есть». Иван Великопольский, главный герой, в самом имени которого содержится некоторое противоречие между нарочито простоватым именем и напыщенной, значительной фамилией, в Страстную пятницу думает о том, что голоден. Он и сам, кажется, не верит, что наступит в скором времени какое-то добро. Чехов мешает две реальности, отбрасывает повествование к Гефсиманскому саду: «Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр», – рассказывает Великопольский двум женщинам в огородах. Он ищет оправданий Петру («а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся»), а находит их для себя, и вместе с ними постигает великий смысл евангельской проповеди. Заканчивает все его чаяния «невыразимо сладкое ожидание счастья», и жизнь кажется «восхитительной, чудесной и полной высокого смысла», и это традиционная диагональ пасхального рассказа.
Иван Бунин писал о том, как появилось «Легкое дыхание»: «…“Русское слово” Сытина просило дать что-нибудь для пасхального номера. Как было не дать?». «Апрель, дни серые…» в экспозиции «Легкого дыхания» – это, конечно, не просто какой-то апрель, а стеснительное нежелание автора говорить прямо о религиозной составляющей. В 1916 году, когда рассказ «Легкое дыхание» был опубликован в том самом «Русском слове» 10-ого апреля, Пасха пришлась как раз на 10 (по старому стилю). И рассказ Бунина разместился на следующей полосе после широкого заголовка «Христос воскресе!», которым открывалась литературная подборка выпуска, так что оспаривать его пасхальное «происхождение» трудно. Тем более, что автор, начав работу над произведением в марте, сам настаивал на его апрельской публикации и именно в пасхальной подборке.
В позднем цикле «Происхождение моих рассказов» о первом побуждении к «Легкому дыханию» Бунин писал: «…вспомнилось, что забрел я однажды зимой совсем случайно на одно маленькое кладбище на Капри и наткнулся на могильный крест с фотографическим портретом на выпуклом фарфоровом медальоне какой-то молоденькой девушки с необыкновенно живыми радостными глазами. Девушку эту я тотчас же сделал мысленно русской, Олей Мещерской…». Автор создает в своем нарративном эксперименте эффект оживления героини. Она тоже «воскресает», хоть и фигурально, в рамках затянувшейся метафоры, включившей в себя всё произведение и сломавшей в нем четвертую стену. Оля превращается в дыхание, дыхание длится в мире и сейчас. «Ты послушай, как я вздыхаю, – ведь, правда, есть?», – спрашивает Оля, и вопрос «правда, есть?» – это уже вопрос не только про нее саму, но и про весь смысл умирания и воскрешения – во всех его формах от пасхальной до литературно-книжной, в которой живут слова, а не души.
Другие интерпретации
В рассказе Владимира Короленко «Старый звонарь (весенняя идиллия)» действие тоже происходит в пасхальную ночь. Радость там мешается с грустью, всё было давно и недавно, это совсем маленький эпизод о старике-звонаре, в котором есть еще жажда грядущего и тоска по минувшему, и которого очень легко понять: «Никогда еще так не звонил старый Михеич. Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели и трепетали, смеялись и плакали, и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу. И звезды вспыхивали ярче, разгорались, а звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской… Большой бас громко вскрикивал и кидал властные, могучие тоны, оглашавшие небо и землю: «Христос Воскресе!» И два тенора вздрагивая от поочередных ударов железных сердец, подпевали ему радостно и звонко: «Христос Воскресе!» А два самые маленькие дисканта, точно торопясь, чтобы не отстать, вплетались между больших и радостно, точно малые ребята пели вперегонку: «Христос Воскресе!» И казалось, старая колокольня дрожит и колеблется, и ветер, обвевающий лицо звонаря, трепещет могучими крыльями и вторит: «Христос Воскресе!» И старое сердце забыло про жизнь, полную забот и обиды». Этот финал похож на концовки других пасхальных рассказов, в которых тоже драматургия последних моментов всегда особенно подчеркивает большую радость жизни и спасения, внезапного и яркого просветления.
Свой пасхальный рассказ есть и у Льва Толстого – это его известное всем «После бала». Сам бал как раз и случается в последний день масленицы – в Прощеное воскресение накануне Великого Поста, и тогда же, по классическому сюжету, вся жизнь переменяется «от одной ночи». Главный герой становится свидетелем нехристианского поступка, и в том, что именно простой мужик показан как несчастный и забитый, призывающий к милосердию, видится и многое от личных взглядов Толстого. Пасха приходит в этот рассказ через нравственное перерождение, через прямой взгляд на грех, меняющий представление о самом предназначении жизни – после него и служба, и любовь уже кажутся неважными, незначительными. Главный герой сталкивается с большим грехом и приходит к духовному перерождению.
В «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина раскаяние охватывает Порфирия Владимирыча (Иудушку) в конце Страстной недели. «Совесть пробудилась, но бесплодно», ‒ отмечает автор. Прозрение отправило «истого идолопоклонника» в Великую Субботу на дорогу, «на могилку к покойнице матушке проситься». Наутро возле дороги нашли «закоченевший труп головлевского барина» – воскрешения героя, как у Достоевского, не произошло, но случилось раскаяние – и это уже много.
Есть в русской литературе и целый пасхальный роман – «Лето Господне» Ивана Шмелева, построенный целиком на движении к Пасхе и ее ожидании, предчувствии. Всё начинается с персонального: «Я просыпаюсь», а заканчивается соборным: «помилуй нас». В Пасху невозможно сиротство, нельзя быть одному. И несмотря на то, что в финале «Лета Господня» происходят похороны, метафорически это роман о победе над смертью – потому что ее она есть только здесь, но не там. Борис Пастернак выворачивает шмелевскую идею наизнанку: роман «Доктор Живаго» начинается похоронами и заканчивается словами о Воскресении. Прозаический пласт там как будто бы служит смерти, а поэтический – избавлению от нее:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Новые слова и старые смыслы
Из советской литературы пасхальный рассказ – по понятным причинам – исчезает. Но вновь появляется уже в современной России. Естественно, претерпевая определенные трансформации, осовремениваясь, обретая актуальную проблематику. Майя Кучерская сама дает подзаголовок «пасхальный рассказ» своему рассказу «Кукушка». И Пасха, действительно, проскальзывает то тут, то там, прорывается в осовремененное, нарочно грязноватое повествование о наркоманах. Сначала главная героиня просит мужа подъехать к дому наркомана Гриши: «Ведь сегодня ночью наступит Пасха, можно хоть одно-единственное хорошее дело совершить за этот Великий пост? Просто накормить человека обедом?», потом сам этот Гриша, представляя главную героиню своей новой девушке, акцентируется: «Маша вообще-то хорошая, ты не смотри, что она такая грубая. На самом деле она настоящая христианка». И вот Маша уже вспоминает Гришу светлым юношей «в белой, пасхальной рубашке», она любит того Гришу, «кто когда-то рассказывал… про Христа. Кто тихо шел впереди… в поющей лёгкими ангельскими голосами сладкой темноте крестного хода, оборачивался, заботливо зажигал погасшую на апрельском ветру свечку», и Маша уже едет к старцу в Зосимовский монастырь, потому что «в ней больше не осталось веры». Это хорошее наследовании традиции русских классиков, часто исходящих в пасхальном рассказе от этой же воображаемой точки неверия. Но с героиней Кучерской в келье старца ничего не свершается, чудесного преображения не происходит, оно больше не здесь, зато позднее, когда она возвращается домой, звонит телефон. «Сеня берет трубку, передает мне – «Гришан».
Ладно, можно еще пожить».
Ладно, можно еще пожить. Прошлое связано с настоящим цепью событий. Легкое дыхание снова рассеялось в мире. Старая колокольня дрожит, а ветер вторит ей «Христос Воскрес». Для пасхальной прозы не будет в году лучшего времени, чем сейчас.