история флоренции макиавелли краткое содержание
Государь. История Флоренции
© Л. Сумм, предисловие, 2014
© Г. Муравьева, перевод, 2014
© Н. Рыкова, перевод. Наследники, 2014
© М. Андреев, комментарии, 2014
© В. Рутенбург, комментарии. Наследники, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Даты жизни Никколо Макиавелли (1469–1527) накрепко впаяны в историю Флоренции. Он родился в тот год, когда к власти пришел Лоренцо Великолепный, а умер через месяц после переворота, в очередной раз лишившего Медичи власти. Точно посередине его жизнь разделена 1498 годом, когда после первого изгнания Медичи и трехлетнего правления Савонаролы была восстановлена республика. Именно тогда, в двадцать девять лет, Макиавелли становится государственным деятелем среднего, скажем так, ранга – «вторым канцлером», «секретарем второй канцелярии», то есть докладчиком министерства иностранных дел и помощником полномочных послов. Начинается активная политическая жизнь, давшая материал и для дипломатической переписки, и для исторических обобщений, которыми скреплены комментарии к Титу Ливию и «История Флоренции», и, разумеется, для той политической философии, которая обессмертила имя Макиавелли – «наставника тиранов». Вторая половина жизни опять-таки делится надвое: в 1512 году республика потерпела поражение, вскоре Медичи вернулись, и после четырнадцати с половиной лет государственного служения наступают четырнадцать с половиной лет ссылки, политического бездействия, литературного творчества. Тогда-то и написаны «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», «История Флоренции», «Государь», комедии, сказка «Бельфагор», стихи и поэмы.
Совпадения личных дат «отца современной историософии» с историческим временем не случайны: его жизнь пришлась на ту судьбоносную пору, когда на века решалась дальнейшая участь Флоренции, Тосканы, да и всей Италии. Может быть, последующие тираны или просто великие люди учились теории у Макиавелли, но сам он историю «проходил» отнюдь не по трактатам или учебникам. При любви эпохи к симметрии и символике пропорциональные отрезки обнаруживались и в других биографиях: вся Италия жила «в интересные времена», почти каждый год становился историческим в самом тяжком смысле слова – годом чумы, войны, переворота. Но если большинство населения покорно сносило тяготы «интересных времен», для нескольких сотен человек, обладавших полнотой гражданских прав, эти времена были интересны и без иронии. Макиавелли принадлежал к числу немногих, не только «переживавших», но и творивших историю. В те четырнадцать лет, когда «второй секретарь» служил Республике, казалось, что после всех проб и ошибок – принципата Медичи, теократии Савонаролы, попыток союза с папой, империей, французами – укрепится независимая Флоренция, балансирующая между крупными государствами Италии и внешними силами, сохраняющая самостоятельность, а в перспективе объединяющая вокруг себя Италию. Не получилось. Но ведь были, были эти краткие, невероятно насыщенные годы, пора экспериментов, катастроф, самообольщений.
Макиавелли повезло вдвойне – кроме активной политической жизни ему досталась равная доля жизни созерцательной, теоретической. Он не погиб, как большинство протагонистов, вместе со своей эпохой. Ему был дан еще немалый срок, дабы осмыслить, сделать «своим временем» суровый «исторический период». И эта наука – вписывать частное время в общее, а общее, колющее, отчужденное, делать своим – едва ли не важнее для нас, чем наука государей. Что нам до сильных мира сего? Все мы живем «не в свое время», в единственное и неповторимое время своей жизни.
«История Флоренции» задумана как акт примирения. Жест доброй воли со стороны кардинала Медичи – поручить государственную историю отстраненному от дел секретарю второй канцелярии, живущему под надзором в своем поместье. Жест доброй воли со стороны Макиавелли – принять поручение. Некая внутренняя задача ясна обоим: Джулио Медичи, как большинство представителей этого рода, умел распознать талант и ждал от историографа высшего проявления особого дара, умения превращать частное время в общее и осмыслять «свое время». В общем прошлом для них обоих – и для члена правящей династии и для опального чиновника – в прошлом до переворотов, изгнаний, смут есть некий основополагающий миф: их детство, эпоха Лоренцо Великолепного.
Детство, куда корнями уходят идеалы, разочарования, душевные надломы, – о влиянии ранних впечатлений на искусство и гражданскую позицию итальянское Возрождение догадалось задолго до Фрейда. Творцы той эпохи составляли воспоминания о своем детстве и даже младенчестве, отыскивали себя, свою формирующуюся, пластичную, неповторимую личность в обстоятельствах, заданных обществом и семьей. Не отсюда ли обострившееся желание писать и переписывать историю, словно поэму, которая может быть выправлена рукой мастера?
Макиавелли приучил нас интересоваться «происхождением» той или иной исторической ситуации, и чтобы воздать должное его «Истории Флоренции», мы должны заняться ее происхождением, начиная с детства обоих заинтересованных лиц, Макиавелли и Медичи. Их семьи занимали разное положение; характеры мальчиков – та призма, через которую воспринимались первые впечатления, – не схожи. Эти отличия нужно учесть, отыскивая точки сближения.
Никколо Макиавелли, которому в тот год сравнялось девять лет, что-то мог видеть своими глазами и жадно, почти понимая, прислушивался к недомолвкам взрослых: заговор, коварные удары, нанесенные в церкви, повешенные, выброшенные из окон тела убийц и сообщников (среди которых был епископ)… История делается грязными руками – этот урок Никколо усвоил.
Урок Джулио, возможно, был несколько иным. Внебрачный отпрыск красивого и всеми любимого Джульяно узнал, что такое семейная солидарность. Детство прошло в роскоши «старого дворца», Лоренцо ради памяти брата ласкал сироту. У Лоренцо подрастало три сына; старший, Пьеро, – наследник его власти во Флоренции; среднего, Джованни, отец ухитрился в четырнадцать лет сделать кардиналом. Лоренцо укреплял династию союзом с церковью и для церковной карьеры с малолетства предназначил также и племянника. Не слишком удачное решение – Джулио и по живости характера, и по любви к родному городу предпочел бы светский путь. Однако спорить Джулио Медичи не стал – как и Никколо Макиавелли, он готов был служить на вторых ролях, лишь бы служить Флоренции. В этом – главная особенность их поколения: Леонардо, на пару десятилетий старше, мог жить и в Милане, и при дворе французского короля, заклятого врага Флоренции, но Макиавелли с его универсальной политической теорией, Медичи с их кардинальскими и папскими митрами и даже великий художник Микеланджело по-настоящему «видели» только Флоренцию. Об это неизбывное, на детской памяти замешанное «местничество» разбивались самые стройные идеалы.
История флоренции макиавелли краткое содержание
© Н. Рыкова, перевод. Наследники, 2014
© М. Андреев, комментарии, 2014
© В. Рутенбург, комментарии. Наследники, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Даты жизни Никколо Макиавелли (1469–1527) накрепко впаяны в историю Флоренции. Он родился в тот год, когда к власти пришел Лоренцо Великолепный, а умер через месяц после переворота, в очередной раз лишившего Медичи власти. Точно посередине его жизнь разделена 1498 годом, когда после первого изгнания Медичи и трехлетнего правления Савонаролы была восстановлена республика. Именно тогда, в двадцать девять лет, Макиавелли становится государственным деятелем среднего, скажем так, ранга – «вторым канцлером», «секретарем второй канцелярии», то есть докладчиком министерства иностранных дел и помощником полномочных послов. Начинается активная политическая жизнь, давшая материал и для дипломатической переписки, и для исторических обобщений, которыми скреплены комментарии к Титу Ливию и «История Флоренции», и, разумеется, для той политической философии, которая обессмертила имя Макиавелли – «наставника тиранов». Вторая половина жизни опять-таки делится надвое: в 1512 году республика потерпела поражение, вскоре Медичи вернулись, и после четырнадцати с половиной лет государственного служения наступают четырнадцать с половиной лет ссылки, политического бездействия, литературного творчества. Тогда-то и написаны «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», «История Флоренции», «Государь», комедии, сказка «Бельфагор», стихи и поэмы.
Совпадения личных дат «отца современной историософии» с историческим временем не случайны: его жизнь пришлась на ту судьбоносную пору, когда на века решалась дальнейшая участь Флоренции, Тосканы, да и всей Италии. Может быть, последующие тираны или просто великие люди учились теории у Макиавелли, но сам он историю «проходил» отнюдь не по трактатам или учебникам. При любви эпохи к симметрии и символике пропорциональные отрезки обнаруживались и в других биографиях: вся Италия жила «в интересные времена», почти каждый год становился историческим в самом тяжком смысле слова – годом чумы, войны, переворота. Но если большинство населения покорно сносило тяготы «интересных времен», для нескольких сотен человек, обладавших полнотой гражданских прав, эти времена были интересны и без иронии. Макиавелли принадлежал к числу немногих, не только «переживавших», но и творивших историю. В те четырнадцать лет, когда «второй секретарь» служил Республике, казалось, что после всех проб и ошибок – принципата Медичи, теократии Савонаролы, попыток союза с папой, империей, французами – укрепится независимая Флоренция, балансирующая между крупными государствами Италии и внешними силами, сохраняющая самостоятельность, а в перспективе объединяющая вокруг себя Италию. Не получилось. Но ведь были, были эти краткие, невероятно насыщенные годы, пора экспериментов, катастроф, самообольщений.
Макиавелли повезло вдвойне – кроме активной политической жизни ему досталась равная доля жизни созерцательной, теоретической. Он не погиб, как большинство протагонистов, вместе со своей эпохой. Ему был дан еще немалый срок, дабы осмыслить, сделать «своим временем» суровый «исторический период». И эта наука – вписывать частное время в общее, а общее, колющее, отчужденное, делать своим – едва ли не важнее для нас, чем наука государей. Что нам до сильных мира сего? Все мы живем «не в свое время», в единственное и неповторимое время своей жизни.
«История Флоренции» задумана как акт примирения. Жест доброй воли со стороны кардинала Медичи – поручить государственную историю отстраненному от дел секретарю второй канцелярии, живущему под надзором в своем поместье. Жест доброй воли со стороны Макиавелли – принять поручение. Некая внутренняя задача ясна обоим: Джулио Медичи, как большинство представителей этого рода, умел распознать талант и ждал от историографа высшего проявления особого дара, умения превращать частное время в общее и осмыслять «свое время». В общем прошлом для них обоих – и для члена правящей династии и для опального чиновника – в прошлом до переворотов, изгнаний, смут есть некий основополагающий миф: их детство, эпоха Лоренцо Великолепного.
Детство, куда корнями уходят идеалы, разочарования, душевные надломы, – о влиянии ранних впечатлений на искусство и гражданскую позицию итальянское Возрождение догадалось задолго до Фрейда. Творцы той эпохи составляли воспоминания о своем детстве и даже младенчестве, отыскивали себя, свою формирующуюся, пластичную, неповторимую личность в обстоятельствах, заданных обществом и семьей. Не отсюда ли обострившееся желание писать и переписывать историю, словно поэму, которая может быть выправлена рукой мастера?
Макиавелли приучил нас интересоваться «происхождением» той или иной исторической ситуации, и чтобы воздать должное его «Истории Флоренции», мы должны заняться ее происхождением, начиная с детства обоих заинтересованных лиц, Макиавелли и Медичи. Их семьи занимали разное положение; характеры мальчиков – та призма, через которую воспринимались первые впечатления, – не схожи. Эти отличия нужно учесть, отыскивая точки сближения.
Никколо Макиавелли, которому в тот год сравнялось девять лет, что-то мог видеть своими глазами и жадно, почти понимая, прислушивался к недомолвкам взрослых: заговор, коварные удары, нанесенные в церкви, повешенные, выброшенные из окон тела убийц и сообщников (среди которых был епископ)… История делается грязными руками – этот урок Никколо усвоил.
Урок Джулио, возможно, был несколько иным. Внебрачный отпрыск красивого и всеми любимого Джульяно узнал, что такое семейная солидарность. Детство прошло в роскоши «старого дворца», Лоренцо ради памяти брата ласкал сироту. У Лоренцо подрастало три сына; старший, Пьеро, – наследник его власти во Флоренции; среднего, Джованни, отец ухитрился в четырнадцать лет сделать кардиналом. Лоренцо укреплял династию союзом с церковью и для церковной карьеры с малолетства предназначил также и племянника. Не слишком удачное решение – Джулио и по живости характера, и по любви к родному городу предпочел бы светский путь. Однако спорить Джулио Медичи не стал – как и Никколо Макиавелли, он готов был служить на вторых ролях, лишь бы служить Флоренции. В этом – главная особенность их поколения: Леонардо, на пару десятилетий старше, мог жить и в Милане, и при дворе французского короля, заклятого врага Флоренции, но Макиавелли с его универсальной политической теорией, Медичи с их кардинальскими и папскими митрами и даже великий художник Микеланджело по-настоящему «видели» только Флоренцию. Об это неизбывное, на детской памяти замешанное «местничество» разбивались самые стройные идеалы.
В предисловии Макиавелли заявляет, что период до 1434 года, до основания династии Медичи в лице Козимо Старого – деда Лоренцо, уже был описан двумя хорошими историографами, Леонардо Аретино и мессером Поджо, которые, однако, сосредоточились на войнах и внешних событиях. Вот почему он вынужден в первых трех книгах из восьми заново излагать начала городской истории с упором на партийные разногласия и семейные междоусобицы. Упор на «внутреннее» заметен и в следующих книгах, где уже нет необходимости размежеваться с предшественниками. Политик, мечтавший о преобразовании, объединении всей Италии, уходит в подробности мелких дрязг внутри одной области, города, и совершенно очевидно, что это ему интереснее и важнее всего. Всемирно-исторические события выпускаются (об одном таком событии, Флорентийском соборе, унии Западной и Восточной Церквей, нам предстоит поговорить), описываются семейные распри. При чтении «Истории Флоренции» порой ловишь себя на мысли: до чего же автор тонет в деталях! И это человек, виртуозно раскрывавший взаимосвязь событий, проникавший в сущность явлений? Даже у выросших детей семейные конфликты и примирения порой затмевают все прочие воспоминания, и Никколо Макиавелли рассказывает историю Флоренции, словно историю своей непростой семьи. Эмоционально, физиологически он ощущает свой город так же, как Джулио Медичи.
В Риме опубликована «История Флоренции» Никколо Макиавелли
Никколо Макиавелли
25 марта 1532 года, спустя пять лет после смерти Никколо Макиавелли, в Риме была опубликована его «История Флоренции» (итал. Istorie fiorentine).
Это был объемистый трактат, над которым Макиавелли работал в 1520-1527 годах по заказу Флорентийского университета, напрямую подчинявшегося кардиналу Джулио Медичи.
В этой книге описывались события вплоть до 1492 года. Макиавелли остановил повествования за два года до того момента, как семейство Медичи, фактически управлявшее городом, было свергнуто и изгнано.
В 1512 году представители рода Медичи вернулись к власти, а люди, придерживающиеся демократических убеждений, вроде Макиавелли, сами подверглись опале.
Макиавелли своим сочинением надеялся заслужить прощение и благосклонность Медичи и снова получить какой-нибудь государственный пост. Однако, он так и не смог заставить себя написать дурно о коротком периоде народного правления…
«История» и сегодня полна глубокого смысла, она доносит до нас напряженный драматизм эпохи Возрождения — времени великих взлетов и великих падений. Её страницы заполнены реальными действующими лицами. Человек, гражданин, народ, страна — вот главные темы его «Истории». Острые социальные схватки — закономерность, движущая весь исторический процесс, — такова концепция Макиавелли-историка.
Это первая в истории европейской мысли книга, сочетающая в себе глубокий анализ человеческой жизни, тонкий психологизм и широкое мировоззрение, и первое исследование, посвященное истории Италии.
Здесь прошлое изучается на фоне современности для использования опыта побед и поражений в Италии будущего.
История флоренции макиавелли краткое содержание
Nicolai Rubinstein (1911-2002) — английский историк. Данный текст представляет собой перевод статьи: Machiavelli and Florence republican experience // Bock G., Skinner Q., Viroli M. (Eds.). Machiavelli and Republicanism. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 3-16.
Макиавелли и республиканский опыт Флоренции
Флоренция, писал Макиавелли в 1519 или 1520 году в своем “Discursus” о реформе флорентийского правительства, никогда не была “республикой… со всеми чертами, которые ей присущи” (“reppublica… сhe abbi avutele debite qualit à sue”[1]). Это замечание повторяет то, что было высказано им несколькими годами ранее в “Discorsi sopra la prima deca di Tito Livio (“Рассуждения о первой декаде Тита Ливия”):
“…на протяжении двухсот лет, о которых можно судить с достоверностью, [во Флоренции никогда] не было правления, которое можно было бы назвать подлинно республиканским” (“…per dugento anni сhe si ha di vera memoria stato… per il quale la possa veramente essere chiamata”)[2].
Но самым существенным из этих недостатков ( disordini ), “самым важным” (“сhe importava il tutto”), было фактическое исключение из управления народа ( il popolo ), который “не имел своего представительства” (“non vi avveva dentro la parte sua”). Эта критика, отражающая как отрицательное отношение Макиавелли к правлению оптиматов, так и его страстную заинтересованность подлинным городским правлением ( ordine civile ), идет вразрез с похвалами, которые расточал примерно десятью годами ранее его друг Франческо Гвиччардини аристократическому правлению начала XV века:
“[Его] по заслугам называют самым мудрым, самым славным и самым счастливым правлением, когда-либо существовавшим в нашем городе” (“meritamente si dice che … è stato el pi ù savio, el pi ù glorioso, el pi ù felice governo сру mai per alcuno tempo abbi avuto la citt à nostra”)[4].
Суждение, вполне отвечавшее той ностальгии, которую позже, в XV веке, это правление вызывало среди оптиматов[5].
Говорили, что Флоренция управлялась тогда гражданами, которые “нисколько не считали себя ниже мудрейших римлян, столь прославляемых с древнейших времен” (“non dovriano dirsi inferiori a quei pi ù savi Romani cosi celebrati dall’antichit à” [6]) и ставивших общее благо выше частного интереса. Николо Содерини, один из основных оппонентов власти Медичи, объявил в 1463-1466 годах, что тот, “кто не властвовал до [14]33 года, властвовать не умеет” (“chi non govern ò innanzi al 33, non sa governe”)[7].
Таким образом, политическое устройство, существовавшее во Флоренции в начале XV века, благодаря как критике, так и похвалам, считалось позднейшими поколениями наиболее значительным воплощением республиканского правления, которое когда-либо знали флорентийцы вплоть до учреждения в 1494 году Великого совета. Поэтому в этой статье, посвященной республиканскому опыту Флоренции XV века, я сосредоточусь на периоде до 1434 года, а потом кратко рассмотрю изменения, которым этот опыт подвергся при Медичи и после их изгнания в 1494 году.
Предмет этот является достаточно обширным, и для того, чтобы к нему подступиться, я предлагаю выделить три следующих аспекта, используя по необходимости наблюдения самого общего порядка. Эти аспекты: представление, которое сложилось у современников о республиканских институциях Флоренции; то, каким образом работа этих институций влияла на флорентийских граждан; степень их активного участия в управлении Флоренцией.
Бруни был первым гуманистом, который попытался в своем “Laudatio Florentinas urbis”[12], написанном в 1403 году, проанализировать республиканское правление Флоренции. Однако, в значительной мере благодаря панегирическому характеру этого произведения, анализ Бруни является неполным и носит неизбежно пристрастный характер, в то время как его более поздний и более объективный обзор в кратком трактате о флорентийской politeia [13] обнаруживает стремление применить аристотелевскую теорию государственных правлений для описания правления Флоренции, представив его как смешанное. В этом анализе тем не менее выделяется ряд базовых принципов, которые Бруни считает основополагающими для понимания флорентийской системы правления. В том, что касается исполнительной власти, синьории, — это строгое ограничение различными средствами ее почти царской власти и в конечном итоге зависимость от воли народа в том виде, в каком она высказывается в законодательных советах народа и общины. Для граждан — это свобода при условии соблюдения законов и равенство, которое, среди прочего, подразумевает, как указывал Бруни в 1428 году в надгробной речи, посвященной Нанни Строцци, равную возможность занимать высокие должности[14]. Что касается общественных классов, то, как он указывает в своем трактате о правлении, написанном десять лет спустя, речь идет о равновесии между аристократией и народом, которое, будучи нарушено в пользу первой, исключает крайности — индивидуальную власть, с одной стороны, и влияние бедняков, представители которых были исключены из правительства, с другой. Насколько политический опыт граждан Флоренции соответствовал этим принципам?
Основные представления, которые средний флорентийский гражданин имел о республике, были связаны главным образом с властью и даже величием синьории, с ее восемью приорами и гонфалоньером правосудия, властью, которую Григорио Дати описывал в начале века как “безмерно великую” (“grande sanza misura”)[15]. Решительно утвердившаяся в 1382 году после восстания чомпи 1378-го[16], она включала право инициировать законы, а также вмешиваться в отправление правосудия, когда общественные интересы могли этого потребовать. Но синьория, обсуждавшая городские дела совместно со своими двумя коллегиями — шестнадцатью окружными гонфалоньерами ( Gonfalonieri di compagnia ) и двенадцатью “добрыми гражданами” ( Buonuomini ), была не единственным магистратом, который рассматривался гражданами как правящий орган республики. Большую власть в управлении городом приобрели Otto di Guardia (“восьмерка хранителей”), возникшая после восстания чомпи, чтобы охранять безопасность государства; десять членов “Балии” ( Dieci di Balia ), которые возглавляли в военное время военные операции и дипломатические переговоры; “казначеи дель Монте” ( Ufficiali del Monte ), управлявшие государственными займами и ставшие главным финансовым магистратом общины.
Начиная с 1380 года частью политического опыта флорентийцев был все увеличивающийся масштаб власти и компетенции исполнительной ветви правительства; в значительной мере это стало возможным благодаря травматическому воздействию восстания чомпи и его последствиям, войнам против Джанголиаццо Висконти, росту и реорганизации территориальных владений города.
Но существовали и пределы этого расширения власти. Постоянная комиссия в составе восьмидесяти одного человека, учрежденная в 1393 году[17], состоявшая почти полностью из представителей исполнительной ветви и наделенная полномочиями вербовать наемников и взимать налоги для этой цели, была по практическим соображениям упразднена одиннадцать лет спустя. Один из современников заметил по этому поводу в своем дневнике, что “народ был этим очень доволен” (“il populo ne fu molto lieto”)[18]. Нежелание увеличивать исполнительную власть было тем более показательным, что, когда в 1411 году был создан новый совет двухсот, без согласия которого не могла быть предпринята никакая военная акция, он только отчасти состоял из официальных членов и его решения в свою очередь требовали согласия советов народа и общины[19]. В самом деле, два старейших совета республики, членами которых были более пятисот человек[20], обеспечивали наиболее существенный контроль над исполнительной ветвью власти. По сути, они были фундаментом республиканской системы правительства. Как пишет об этом в своем “Laudatio” Бруни, используя терминологию римского права, “quod enim ad multos attinet” (“[важнейшее] должно решаться многими”)[21].
Бруни отмечает, что другим средством контроля над огромной властью синьории был короткий срок исполнения ее членами своей службы. И так все общественные должности отправлялись достаточно недолго, как правило в течение шести месяцев, а в синьории — только двух. Это, а также увеличение количества должностей начиная со второй половины XIV века предоставляло гражданам широкий спектр возможностей занимать должности и, соответственно, принимать непосредственное участие в деятельности правительства и администрации. Широкая доступность общественных должностей была, таким образом, наиболее существенным аспектом республиканского опыта граждан и, следовательно, флорентийской libertas[22], тогда как другой аспект касался способов, посредством которых эта доступность должностей становилась реальностью, иначе говоря — тех способов, которыми граждане действительно избирались на службу.
С начала XIV века выборы на общественные должности основывались на периодически осуществлявшемся контроле за правом избираться во время так называемых squittini – проверок. Они проводились специально созываемыми комиссиями, состоявшими из членов синьории, двух ее коллегий, ряда других членов ex officio и восьмидесяти дополнительных членов, избиравшихся синьорией и коллегиями, что позволяло исполнительной власти играть ключевую роль в определении состава комиссии[23]. Действительное назначение на службу следовало за извлечением имен кандидатов, обладающих правом быть избранными, из сумок для голосования, куда эти имена помещались после проверки. Существовали отдельные сумки для различных должностей или групп должностей, из которых самые престижные содержали имена граждан, получивших право на избрание на так называемые три высшие должности — в синьорию, в “шестнадцать окружных гонфалоньеров” и в “двенадцать добрых граждан”. Проверка трех главных служб ( Tre Maggiori Uffichi ) была отделена от проверки всех остальных общественных должностей: они должны были происходить каждые пять лет (в действительности промежутки между проверками были длиннее), и голоса за выдвижение подавались гонфалоньерами старых военных округов, которые, как считалось, должны были хорошо знать граждан своих шестнадцати районов[24]; личности голосующих и результаты голосования строго держались в секрете. Это означало, что граждане, которые выдвигались, не знали, получили ли они право на избрание, до тех пор пока их имена не доставались из сумок для голосования перед вступлением в должность. Это был вопрос особой важности для трех наиболее престижных служб, которые включали синьорию. Соответственно, если гражданин, пусть даже и имеющий право избираться в них, временно не мог быть избранным (например, потому, что он недавно исполнял уже эту должность), он был теперь известен ( veduto ), как и те, кто действительно избирались на службу ( seduti ), в качестве подходящего для отправления государственной должности. Это делало положение групп veduti и seduti более предпочтительным не только при последующих проверках, но и тогда, когда речь шла об избрании членов совета, таких как совет двухсот, наделенный особой ответственностью и властью, что, таким образом, позволяло оказывать влияние на участие граждан в политической жизни.
В действительности, если секретность избирательной системы в целом была эффективной, то проверки нельзя было назвать независимыми от внешнего влияния. Для граждан было вполне обычным вербовать сторонников среди членов проверочных комиссий, которые их выдвигали; существовал даже технический термин для этого — прошение ( pregheria ), а семейные канцелярии ( ricordanze) записывали такие прошения и принятые обязательства. Книга Григорио Дати “Libro segreto” (“Тайная книга”) проливает свет на эту практику и на то, как флорентийские граждане воспринимали сложность своей избирательной системы. 3 мая 1412 года Дати записывает, что его имя было вытянуто для службы в качестве окружного гонфалоньера его района. До этого, говорит Дати, он не был уверен в том, что его имя было в сумках для голосования в коллегии, но ради своей чести и чести своих потомков “ему все же очень этого бы хотелось” (“pur lo disiderava”):
“…поэтому, чтобы не быть неблагодарным, а также не желая идти на поводу у неуемного аппетита, который чем больше удовлетворяешь, тем более он ненасытен, я подумал и решил, что отныне и впредь перед выкрикиванием имен на выборах на должности общины никого не буду больше просить, но предоставлю победить тому, кто сможет это сделать…”
(“…onde per non essere ingrato né volendo usare lo insaziabile appetite, che quanto più ha più disiderano, mi sono proposto e diliberato che da ora inanzi per ufici di Comune che s’abiano a fare o a squittinare mai non debo pregare alcuno, ma lasciare fare a chi fia sopra ciò…”) [26].
Граждане, достигшие такого положения после того, как они получили право избираться в правительство, составляли то, что флорентийцы называли reggimento (ополчение ) ; после проверки 1411 года их число лишь немного превышало тысячу; к моменту окончания проверки 1433 года оно возросло более чем до двух тысяч[31]. Помимо того, что это свидетельствует о значительной степени социальной мобильности, следует добавить, что только часть этих людей (185 и 327 человек соответственно) принадлежала к ремесленным гильдиям, хотя они составляли четверть тех, кто занимал большую часть должностей. Очевидно, так было потому, что только очень небольшая часть выходцев из низших классов считалась подходящей для того, чтобы занимать места в правительстве. Другой существенной чертой этой группы являлось преобладание в ней отдельных семей: из 1757 граждан, принадлежавших к наиболее значительным гильдиям, которые получили право избираться в три высшие службы в 1433 году, только менее ста добились этого положения своими усилиями, тогда как остальные принадлежали к 227 фамилиям. Среди них существовала одна немногочисленная группа, имевшая гораздо большее количество представителей в этих службах, чем в среднем 7,3 человека от каждой семьи: например, Капони были представлены 20 членами, а Строцци не менее чем 40 членами. Как отмечалось, reggimento следует рассматривать “как констелляцию семей, а не как совокупность индивидов”[32].
Элитарные тенденции, определявшие доступ к высшим общественным должностям и, следовательно, к высшему уровню политического участия, также не ограничивались процедурой признания пригодности для исполнения этих должностей. Способы, которыми результаты проверок использовались на финальной стадии избирательного процесса, то есть во время извлечения жребиев из сумок, наполненных именами удачливых кандидатов, в свою очередь включали в себя элемент отбора. Помимо восьми приоров, синьория включала в себя одного наиболее престижного и влиятельного члена правительства, гонфалоньера правосудия, и чтобы сделать назначение на эту должность особенно трудным, для нее всегда существовала отдельная сумка. Выбирать имена, которые должны были быть положены в эту сумку из числа тех, кто имел право избираться в приорат, было задачей должностных лиц, отвечавших за технические аспекты проверок Tre Maggiori Uffici. С 1387 года эти должностные лица, “сводящие” ( accopiatori ), могли также помещать имена этих граждан в специальную сумку для выборов приората, которая благодаря меньшему количеству содержащихся в нем имен давала их владельцам больше возможностей быть действительно выбранными на службу[33].
Тем не менее накануне установления режима Медичи граждане, которые имели право избираться в правительство, представляли значительную часть населения Флоренции, которое в 1427 году составляло приблизительно 37 тысяч человек[34]. Из них более половины были мужчины (20 тысяч); с другой стороны, по подсчетам Херлиха и Клапиша, 46% были моложе двадцати лет[35]. Двадцать пять лет — таков был минимальный возраст для несения службы, тридцать лет — для приората.
“…каждый добрый гражданин, — пишет Палмьери, — который входит в магистрат, где являет собой важного представителя общества, должен понимать, что он уже есть не частное лицо, но всеобщий гражданин, представляющий весь город”.
(“…ogni buono cittadino che è posto in magistrato dove rapresenti alcuno principale membro civile, inanzi a ogni altra cosa intenda non essere private persona, ma rapresentare l’universale persona di tutta la città”) [41].
Палмьери повторяет здесь призывы ставить общественное выше частных интересов, которые особенно часто и настойчиво звучали после 1426 года, в период, который закончился падением правления, существовавшего во Флоренции начиная с 1380-х годов. Отныне стремление занимать должности ( ambitio officiorum ) стало одной из главных причин формирования двух соперничающих партий. Ничто не демонстрирует лучше степень потрясения политической структуры города, чем создание в 1429 году новой службы — “хранители закона” ( Conservatori di legge ) — ее функция состояла в том, чтобы не допускать граждан, не имеющих права занимать должности, к несению службы и преследовать тех, кто злоупотреблял своим служебным положением. Это вызвало целый шквал обвинений, что не только не помогло сдержать тенденции к расколу, но, напротив, усилило их[42].
Макиавелли, считавший существование партий глубоко укоренившейся болезнью флорентийской политической системы, характеризующей всю историю города, утверждает в “Discursus”, что одной из причин падения аристократического режима, произошедшего в начале кватроченто, стало то, что “не было образования, которое могло бы воспрепятствовать власть имущим создавать фракции, которые есть погибель для всякого государства, то есть правления” (“non si era constitution un timore agli uomini grandi che non potessero far s è tte, le quail sono la rovina di uno stato”[43]). Но это как раз и было одной из целей, которую, как считалось, преследовали “хранители закона”. То, что новая служба оказалась в этом отношении в значительной мере контрпродуктивной, может служить доказательством того, что, в противоположность взглядам Макиавелли, институционального решения этой проблемы не существовало и не было никакого средства остановить клевету, несмотря на убеждение этого мыслителя, согласно которому, “если бы во Флоренции существовал порядок выдвижения обвинений против граждан и наказание клеветников, удалось бы избежать бесчисленных смут” (“che se fusse stato in Firenze ordine d’accusare i cittadini, e punire i calunniatori, non seguivano infiniti scandoli che sono seguiti”[44]). Но основная критика этого режима со стороны Макиавелли состояла в том, что это была “республика, управляемая оптиматами” (“repubblica gоvernata da ottimati”[45]), форма правления, склонная к превращению в олигархию, которую он заклеймил как продажную. Совсем другой вопрос, насколько непредвзято он судит о политическом режиме во Флоренции. Можно утверждать, что на анализ недостатков этого режима существенно повлиял собственный опыт Макиавелли, принимавшего участие в работе республиканского правительства Флоренции, опыт, который во многих отношениях был необычен для начала XV века.
“[…] Мне важно одно, чтобы в приорах был Филиппо Кадуччи… остальных приоров пускай они сами [то есть accoppiatori ] выбирают. Избавьте меня от этих прошений, потому что у меня уже столько прошений от тех, кто желает быть приорами, что и за год столько не приходит…”
(“De’Priori non mi advisate cosa nissuna, perché non voglo anchora quesyo carico. Io harei caro solamente che fusse de’Priori Filippo Caducci… Gl’altri faccino chj pare loro [ accoppiatori ]. Levatemi le pregherie d’adosso, perché io ho più lettere di Prio ri che voglono essere, che non sono di nell’anno…”[48]).
“Почтенные мужи рассматривали неотложные дела государственной важности свободно и со всех сторон, и благодаря этому легко находилось справедливое решение. Теперь, когда наши Катоны привлекают к обсуждению важнейших вопросов только самый узкий круг людей, мы видим, как часто ими определяется лишь то, что назавтра они сами и постановляют”.
(“Viri graves de rebus agendas propositis sic in utramque partem libere disputabant, ut facile quid in quaque verum esset inveniretur… Nunc…cum paucissimos ad maximarum rerum cosultationem adhibeant Catones nostri, ea plerunque decerni videmus quae postridie iidem ipsi… constituunt”)[49].
Великий совет сформировал республиканский опыт Макиавелли, который достиг необходимого для исполнения должностей возраста как раз к тому времени, когда была учреждена эта новая система правления.
Перевод с английского Дмитрия Калугина
Перевод с итальянского Оксаны Чачбы
2) См. рус. пер.: Макиавелли Н. Государь. М., 2005. С. 207.
6) Это высказывание Луки делла Роббиа приводится в биографии Бартоломео Валори (ок. 1500 года).
9) Например: Feretti F de. Historia // Cipolla C. (Ed.). Rome, 1908-1920. Ch. II. P. 11.
11) “Cum autem multitude gubernet ad communem utilitatem, vocatur communi nomine rerumpublicarum [πολιτείν] omnium, respublica [πολιτεία]” ( Aristoteles. Libri omnes quibus tota moralis philosophia… continentur. Lyons, 1579. Vol. V. P. 571). “А когда ради общей пользы правит большинство, тогда мы употребляем обозначение, общее для всех видов государственного устройства, — полития” (Аристотель. Политика / Пер. С.А. Жебелева).
12) Baron H. (Ed.). From Petrarch to Leonardo Bruni. Chicago; London, 1968. P. 217-263.
13) Leonardo Bruni’s Constitution of Florence // Moulakis А. (Ed.). Rinascimento. Vol. 26. 1986. P. 141-190, 154-155. Вероятно, он был написан в 1439 или 1440 году.
16) См.: Rubinstein N. Il regime politico di Firenze dopo il Tumulto dei Ciompi // Il Tumulto dei Ciompi. Convegno Internazionale di Studi 1979. Florence, 1981. P. 105-124.
17) См.: Molho A. The Florentine oligarchy and the “Balie” of the late Trecento // Speculum. 1968. Vol. 43. P. 31 ff.
20) Ср.: Guidi G. Op. cit. P. 140, 142.
21) Laudatio (No. 12. P. 260. Codex 5, 59, 5, 2). Ср.: Rubinstein N. Florentine constitutionalism… P. 446.
22) См.: Rubinstein N. Florentina libertas // Moulakis А. (Ed.). Rinascimento. P. 13, 15.
23) Об этом и далее см.: Rubinstein N. The Government of Florence under Medici ( 1434 to 1494 ). Oxford, 1966. P. 56 ff; Guidi G. Op. cit. P. 283 ff.
25) См.: Henderson J. Le confraternite religiose nella Firenze del tardo Medioevo: patroni spirituali e anchi politici? // Ricerche storiche. 1985. Vol. 15. P. 77-94; а также: Rubinstein N. The Government of Florence… P. 119.
27) Belloni G. (Ed.). Vita civile. Florence, 1982. P. 132.
29) Alberti L.B. I libri della Famiglia in Opere volgari / Grayson C. (Ed.). Bari, 1906-1973. Vol. I. P. 179-182.
31) Об этом см.: Kent D. The Florentine reggimento in the fifteen century // Renaissance Quarterly. 1975. Vol. 28. P. 575-638; см. также: Molho A. Politics and the ruling class in early Renaissance Florence // Nuova Rivista Storica. 1968. Vol. 52. P. 401-420.
32) Kent D. Op. cit. P. 587.
36) Molho A. Politics and the ruling class in early Renaissance Florence. P. 407.
37) Brucker G. The Civic War of Early Renaissance Florence. Princeton, N.J., 1977. P. 284 ff.
39) Kent D.V., Kent F.W. Neighbours and Neighbourhoods in Renaissance Florence. P. 17-19.
41) Belloni G. (Ed.). Vita civile. P. 113.
44) Machiavelli N. Tutte le opera. P. 89.
48) Florence Biblioteca Nazionale. Fondo Ginori conti. 29. 129. 1 (Bagno a Morbo, 17 April).
49) Dialogus de libertate // Adorno F. (Ed.). Atti e Memorie dell’ Accademia Toscana di scienze e lettere “ La Colombaria”. 1957. Vol. 22. P. 28.
53) См.: Rubinstein N. I promo anni del Consiglio Maggiore di Firenze (1494-1499) // Archivio Storico Italiano. 1954. Vol. 12. P. 103-194, 321-347.
54) См.: Cooper P. The Florentine ruling group under the “governo popolare”, 1491-1512 // Studies in Medieval and Renaissance History. 1985. Vol. 7. P. 73 ff, 92 ff.