что делают с людьми в психбольнице
Жизнь после психбольницы
Сегодняшнее российское общество постепенно привыкает к людям с ментальными расстройствами. Но это практически не затрагивает людей с «чистой психиатрией», от них по-прежнему многие шарахаются
Анна (имя изменено по просьбе героини. – Прим. ред.) – красивая, высокая, выше меня чуть не на голову, выглядит респектабельной дамой, смотрит задумчиво, начинает говорить… Говорит таким будто усталым голосом, но охотно. Мне не пришлось ее уговаривать дать интервью, она сама захотела поделиться своим опытом, надеясь, что этот опыт может кому-то помочь.
Мы сидим в кафе в центре Петербурга, вокруг нас люди, но нас не слышат, каждый занят своими разговорами, да и кофе-машина шумит… Мы с Анной не боимся никого шокировать. Это то, что называется «спрятаться в толпе».
У Анны психиатрическое заболевание, в молодые годы она часто лежала в соответсвующих больницах. Сегодня много говорят о методах советской и постсоветской психиатрии, с помощью которых больного человека больше калечат, чем лечат, о жутких условиях, в которых содержатся люди, попавшие в стационары. Анна об этом говорит не так уж много, но сама по себе ее биография – наглядная иллюстрация того, как человек с расстройством психики выживает вопреки системе.
– Первый раз я попала в психиатрическую больницу в 14 лет, – начинает она. – У меня была анорексия. Этому предшествовали проблемы в семье, проблемы в отношениях с родителями. Родители принимали мало участия в моей жизни, в основном бабушка с дедушкой меня воспитывали. Тогда я пролежала приблизительно две недели в больнице имени Скворцова-Степанова.
Сначала мне удалось оттуда выбраться. Когда я туда попала, было, конечно, очень жестко, меня это переломало. То окружение, в котором я оказалась, и вообще как это все получилось.
А попала я туда обманным путем, мама сказала мне, что мы поедем на консультацию, приезжаем, и тут меня начинают переодевать, я не понимаю, что происходит, а потом за мной закрывают дверь. И так я увидела жизнь женского психиатрического отделения, тогда еще детского и подросткового.
Но я успешно обманула врачей, придумала историю, что прикидывалась с определенной целью. Меня выпустили. Но когда пришла домой, то у меня полились слезы, такое расслабление наступило. И я не знала, что меня еще не совсем выписали из больницы. Я расплакалась сильно-сильно.
Мама решила вызвать скорую, чтоб мне вкололи феназепам. А потом, спустя несколько дней, надо было ехать в больницу и показываться врачу. Врач узнал об инциденте со скорой, после чего меня уже закрыли плотно на месяц. Меня признали больной и начали лечить.
Потом была выписка. Таблетки меня очень затормозили, я была реально отупевшая, учиться уже не могла, так как к тому же много пропустила. Ко мне на дом приходили преподаватели, я смотрел в книгу, а видела фигу.
Помню, дедушка за меня делал конспекты по истории, хотя раньше для меня это не составляло никакого труда. Я не то чтобы не хотела учиться, но мозг работал очень плохо. Так что в школу я уже не вернулась, так и училась на дому. И на выпускном чувствовала себя как неродная, многие ребята от меня отвернулись.
Хотя у меня остались две-три подруги, а еще учительница литературы навещала меня в больнице. Через какое-то время я перестала пить таблетки, прописанные мне психиатрами.
Система
Рассказы Анны – больше, чем просто воспоминания, ведь система психиатрической помощи, появившаяся в нашей стране в советское время, нынче мало изменилась. Одна из особенностей этой системы – предпочтение именно медикаментозного воздействия на психически больного человека. То есть назначение пациенту препаратов – это для многих врачей не вынужденная мера, а норма, обыденность.
И не смущает этих людей, что перечисленные в справочной литературе побочные эффекты от некоторых препаратов куда страшнее, чем то, от чего они якобы помогают.
А еще в психиатрический больницах назначают препараты в качестве наказания.
Сейчас я общаюсь с психологом, очень хорошим специалистом, когда мне становится очень тяжело, она мне помогает. А тогда ничего подобного у меня не было. Психиатры могут только назначить медикаментозное лечение, да и то не всегда правильное.
Жизнь после «психушки»
Даже в кампании, направленной на реформу психоневрологических интернатов, нет-нет да и всплывает такой мотив: «Ну, что вы, там далеко не все – психи».
Но если бы население ПНИ состояло только из «психов», разве не нужно было бы эту систему менять?
Факт есть факт: «психи», то есть люди с биполярным расстройством, шизофренией и т.д. пока не вызывают столь массового сочувствия, как люди с расстройствами аутистического спектра, с синдромом Дауна. «Психов» принято бояться, любой «псих» многим условно «нормальным» кажется потенциально буйным.
Да и сама по себе душевная болезнь вызывает страх, этот страх иррационален. Человек выходит из больницы и чувствует отчуждение, нередко его начинают сторониться даже близкие.
– Пребывание в «психушке» ломает мировосприятие в любом возрасте, – рассказывает Анна. – Уже после первого пребывания в больнице для меня наступила совсем другая жизнь: я ощущала стену между собой и остальными людьми, ощущала, что никто меня не может понять.
Знаете эти анекдоты про «психушки»? Меня очень коробило, когда я их слышала. И было очень непросто воспрять духом, что-то во мне надломилось.
Раньше я была очень целеустремленной, а после больницы все мои занятия пошли так, шаляй-валяй, стали зависеть от колебаний моего настроения, я не могла собраться, взять себя в руки, то есть это все на моем характере отразилось.
Второе мое попадание в больницу произошло, когда мне было 18 лет. Предшествовало этому то, что я хотела поступать в медицинское училище, но не знала программу, и надо было быстро подготовиться. Я не поспала одну ночь, читая и готовясь, вторую, потом третью, четвертую… около недели я вообще не спала.
После этого произошло у меня помешательство. Поместили меня в больницу имени Кащенко. Там уже было легче, но тоже были моменты сложные. После этого болезнь начала прогрессировать, и дальше я часто оказывалась в больнице, бывало, что два раза в год туда попадала.
Сначала мне ставили диагноз «маниакально-депрессивный психоз», то, что теперь называется биполярным расстройством. Через какое-то время мне изменили диагноз на шизофрению.
Я была очень потерянная. У меня были подружки, скорее, просто приятельницы. Я вела праздный образ жизни. Единственный проблеск случился, когда мне предложили работать моделью, но сначала надо было пройти обучение. Причем меня брали бесплатно, хотя другие платили за это обучение деньги.
Но разные стрессы привели к тому, что я решила: «Наплевать! Уйду оттуда…» То есть несерьезно отнеслась к обучению. А мои снимки как раз хотели послать Карлу Лагерфельду. То есть у меня могло бы быть будущее в этой области.
Было еще увлечение алкоголем, с которым я справилась.
Мне стало сложно адаптироваться к обычной жизни, найти себя. Меня окружали в основном такие же люди, как и я.
Люди, которые не связаны с психиатрическими больницами, надолго в моей жизни не задерживались. А вот такие люди, как я, притягивались.
Мне легче было общаться с такими, как я, мне казалось, что если они пережили то, что пережила я, то есть побывали в «психушках», то они лучше меня поймут. Праздный образ жизни – это разъезды по гостям. Личная жизнь тоже не клеилась, я была интересной внешне, но не складывались ни с кем отношения. Отстраненность у меня сохранялась лет до 30.
Пенсию по инвалидности мне дали уже в 20 лет. Но хотелось работать, работы не хватало. Но устроиться не получалось. Во-первых, график. Я принимала таблетки, после приема которых очень тяжело проснуться. Я спала до 3-4 часов дня. Какой при таком режиме может быть график?
Месяц или два я проработала на почте. Но ушла, не потому, что не справлялась с обязанностями, а из-за того, что этот график был для меня тяжелым, тяжело было рано вставать из-за таблеток, из-за них же тяжело было ходить и разносить пенсию по этажам. Я снова попала в больницу… С 18 до 28 лет я регулярно лежала там.
В 28 лет я пошла работать натурщицей в Академию художеств. Там я задержалась на более долгий период времени. Мне это нравилось, на Васильевский остров я ездила с удовольствием. Там график можно было подобрать более удобный.
Потом я вышла замуж, ненадолго, за такого же, как я, человека с психиатрическим диагнозом, но долго с ним прожить не смогла, потому что он страдал еще и алкоголизмом, я не выдержала.
Клуб «Феникс» – единственный в пятимиллионном городе
В Санкт-Петербурге существует только одна общественная организация, помогающая людям с психиатрическими диагнозами войти в обычную жизнь – это клуб социальной реабилитации «Феникс», созданный в феврале 2000 года под эгидой Санкт-Петербургской ассоциации психиатров.
При этом в городе проживают около тридцати тысяч инвалидов с хроническими психическими заболеваниями. «Феникс» – это сообщество больных и их близких, это некое пространство не только для общения, но и для обучения новым навыкам, в том числе и профессиональным и творческим.
Эта единственная на весь город организация то и дело оказывается на грани закрытия из-за проблем с финансированием. Держится она в первую очередь на энтузиазме ее членов, в том числе и тех, кто стоял у ее истоков еще в конце 1990-х.
– В клуб «Феникс» меня привела психолог, которая много значит в моей жизни, которая мне помогает, – вспоминает Анна. – Она тоже работала какое-то время в этой организации, помогала родителям людей с психическими заболеваниями.
Когда я пришла в «Феникс», то увидела и знакомых. Мне там понравилась, я стала там появляться, хотя сейчас у меня не так много свободного времени, чтобы приходить регулярно. И мне не очень интересно просто прийти и попить чайку, поболтать, я хочу как-то помогать, поддержать чей-то проект, принять участие в каком-то деле.
«Феникс» мне, конечно, помог, помог почувствовать себя нужной. Я чувствую свое предназначение – помогать таким же, как я. Меня здесь сориентировали.
Сначала мне бывало там неловко, ведь туда приходят всякие люди: человек как-то себя поведет, а на мне это отражается, то есть человек невменяемый как-то так себя проявляет, что мне тоже становится плохо. Так что мне приходилось очень дозировано посещать «Феникс». Потом как-то втянулась.
Такие клубы очень нужны. Ребята приходят в клуб и расслабляются, ведь здесь на них не смотрят пренебрежительно. Вот я смогла справиться, научилась коммуницировать с людьми, пошла дальше, то есть не опустилась, стала более уверенной, пропал этот барьер между мной и людьми, исчезла та стена, которую я сама выстроила.
Это происходило постепенно, с течением жизни. Мне просто начали встречаться люди, которые меня понимали, но без диагнозов и опыта лечения в психиатрических больницах. Я не чувствую теперь той пропасти. Очень важно, что теперь я могу общаться не только в клубе.
Сейчас я чувствую, что мое состояние не мешает мне общаться с людьми. Но так происходит не со всеми, у кого есть психические заболевания. Есть люди, которые так и продолжают пребывать в состоянии, когда им кажется, что они «белые вороны».
Смелость
Диагноз как дополнительная ответственность. Об этом говорят еще реже, чем вообще о проблемах людей с «психиатрией». Даже если ты научился жить среди обычных людей и контролировать проявления своей болезни, все-таки остается проблема, нужно ли скрывать факт болезни от новых знакомых, а если не скрывать, то как и когда об этом говорить.
Естественно, речь идет о тех людях, чья болезнь не отражается на их внешности. Здесь у каждого свой опыт, даже если и признать наличие каких-то общих правил. Здесь каждому больному требуется смелость, готовность к тому, что его отвергнут.
– В общении с обычными людьми я открыто говорю о своем диагнозе, но не со всеми, – рассказывает об этой проблеме Анна. – Потенциально важным для меня людям на первых порах, конечно, не буду об этом рассказывать. Но через какое-то время все равно раскрываюсь.
Человеку, с которым близко общаешься, обязательно нужно сказать о своем заболевании, в тайне всю жизнь это не продержишь. Конечно, этим рассказом проверяется, насколько человек тебе близок. И надо уметь принять, если он скажет: «Нет, извини, давай все-таки тогда закончим отношения».
Специфика моей болезни такова, что в периоды, когда я чувствую себя нормально, выгляжу, как обычный человек, без всяких таких «заворотов».
Вдруг я попадаю в больницу, то есть исчезаю. Вот, например, я позировала на кафедре графики и дизайна, начала первую постановку и попала в больницу. Мне звонит преподаватель, мы с ним уже несколько лет работали вместе, спрашивает, приду ли я. Естественно, тут надо говорить правду, тем более, что в такие периоды у меня не так хорошо работает мозг, чтобы я могла придумать что-то менее шокирующее.
Если бы была в нормальном состоянии, я бы просто сказала: «Я в больнице». А тут я выложила, как есть. Но люди отнеслись с пониманием, с сочувствием, пожелали выздоровления, предложили принести какую-то передачу.
По специальности я парикмахер, но никогда по этой специальности не работала. В период между больницами, после 20 лет, я выучилась на парикмахера, но поняла, что это не мое. Потом я стала натурщицей. Сейчас стала пробовать себя в качестве фотомодели.
Как продавец-консультант я весьма успешно работаю с косметикой. Надо сказать, что какие-то связи по работе у меня никогда не рвались из-за моего диагноза.
Дальше
Клуб социальной реабилитации «Феникс» находится в помещении, предоставленном одним из районных психоневрологических диспансеров. Существует он нынче только на пожертвования. Более или менее активно клуб посещают около 150 человек, каждый день приходит человек по 20. Руководитель «Феникса» Ольга Рябова говорит, что такие клубы нужны, как минимум, в каждом районе города.
– Обязательно нужны такие клубы, как «Феникс», – поддерживает идею Анна, – нужны психологи, которые принимали бы людей с психиатрическими проблемами бесплатно, потому что где люди, живущие на пенсию, возьмут деньги на это?
Вот сейчас далеко не все могут обратиться к хорошему психологу. Очень важно больному человеку контактировать и с врачом-психиатром, чтобы врач не просто выписывал таблетки, а как-то более глубоко входил в проблему. Такого врача очень сложно найти.
О нас, о наших проблемах, конечно, надо больше говорить.
Хотелось бы, чтобы было больше фильмов об этом, художественных и документальных, чтобы проходило больше каких-то конференций, в которых участвовали бы в том числе и сами люди с психическими заболеваниями, чтобы это влияло на их статус в обществе, чтобы общество видело проблему.
Нужна государственная система помощи. Пока что государственные структуры от того же клуба «Феникс» отбрыкиваются. Ольга Ильинична Рябова ведь ходила в разные инстанции, к депутатам, обращалась за поддержкой, но ничего из этого не получилось.
Иллюстрации Оксаны Романовой
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.
«Врач сказала, что хочет меня помучить»: люди о насилии в психиатрических больницах
За закрытыми дверями психиатрических больниц все еще применяется насилие: физическое, психологическое и даже сексуализированное. Пациентам, которые через это прошли, тяжело отстоять свои права, ведь их слова часто обесценивают наличием диагноза. Собрали истории людей, которые во время лечения столкнулись с жестокостью медицинского персонала.
«В психиатрии результата можно достигнуть только через «волшебный пендаль»
Светлана, 21 год
имя и возраст изменены по просьбе героини
С 2016 года я наблюдаюсь в психиатрических больницах. Свой точный диагноз узнала не сразу. В первый раз лежала в НИИ психиатрии в Москве, тогда меня лечили от депрессии. В отделении было чисто, врачи вели себя прилично, ни на кого не ругались. Впечатления об этом месте остались только положительные. В 2017 году я попала уже в другую психбольницу, поскольку от лечения, назначенного в НИИ, мне не становилось лучше. Обстановка там была хуже, но ее тоже нельзя назвать критичной.
Диагноз шизотипическое расстройство врачи поставили мне в областной больнице в Подмосковье. В 16 лет я приехала туда на лечение в женское подростковое отделение. Первое, что удивило, — жесткий, почти тюремный режим. Утром мы вставали в 6.00–6.30. Затем нас заводили в тесную, душную комнату, где мы сидели до завтрака. Лавок на всех в помещении не хватало. Из‑за лекарств многие девочки засыпали на полу. После завтрака приходила женщина, с которой мы учили уроки. Она очень строго к нам относилась. Если кто‑то говорил, что у него болит голова или клонит в сон, воспитательница сильно ругалась и кричала, что мы обязаны учиться, несмотря на плохое самочувствие.
Дальше был тихий час, затем — полдник, в который нас, как правило, кормили гнилыми яблоками. Поев, мы возвращались в неприятную пустую комнату и сидели там, не занимаясь ничем. Нам разрешали читать, но не у всех девочек с собой были книги. Иногда медработники предлагали посмотреть телевизор, но в день моего приезда в палату зашел врач, показал на одну из соседок и сказал, что она провинилась. В итоге на две недели нас всех лишили единственного развлечения. Засыпали мы где‑то в 20.00–21.30.
Последнее медицинское учреждение, где я проходила лечение, находится в поселке Медное-Власово. В первые дни после приезда мне казалось, что место в целом приличное по сравнению с прошлой больницей. Я попала во взрослое отделение, где у пациентов было больше самостоятельности: нам разрешали выходить из палаты по своему усмотрению, спать столько, сколько мы захотим.
Только через некоторое время я начала замечать странности. Например, нам выдавали сигареты три раза в день после еды, чего курящим категорически не хватало. Дополнительные сигареты можно было получить за мытье полов или уборку. Конечно, мы соглашались на эти условия добровольно, но фактически выбора у нас не было.
Однажды в отделение привезли женщину, которая чирикала, как птичка. Пациентке выдали вещи, но она начала их рвать и выбрасывать в мусорное ведро.
В другой раз медсестра замахнулась на нее из‑за проступка. Пациентка испугалась и упала на пол, за что сотрудница больницы ударила ее несколько раз ногой по спине.
Насилие применялось и еще к одной моей соседке по отделению. Девушку привезли в состоянии алкогольного опьянения. Попав в больницу, она начала возмущаться действиями персонала. Тогда другая пациентка, которая тоже лечилась от алкоголизма и была на хорошем счету у санитарок, подошла и со всей силы ударила новенькую. У нее остался синяк на лице. Пациентка, дружившая с персоналом, вообще вела себя нагло: ни за что кричала на меня и других людей в отделении, распускала руки. Несколько девушек и женщин, среди которых была и я, составили письмо к главврачу, чтобы он разобрался с зачинщицей конфликтов. В ответ на наше обращение главврач только посмеялся и сказал, чтобы мы не беспокоили его из‑за ерунды.
В какой‑то момент я рассказала о насилии в больнице матери. Она приехала и поговорила со старшей медсестрой. После их беседы ко мне в палату вбежала санитарка и начала кричать: «Разве конкретно я тебя била? Хоть кто‑то поднимал на тебя руку?» Я была в истерике, долго не могла успокоиться. Меня вызвали к старшей медсестре.
«Медработники могли надругаться надо мной и списать все на бред»
Александра, 22 года
За свою жизнь я три раза попадала в психиатрическое отделение минской больницы. В первый раз меня положили туда в 2012 году на обследование. Мне было 12–13 лет. Врачи поставили мне диагноз параноидная шизофрения.
Насилие надо мной совершалось неоднократно, но сопротивляться у меня не получалось из‑за транквилизаторов, которые мне кололи в больнице на протяжении месяца. На тот момент я настолько сильно испугалась, что не смогла рассказать о произошедшем ни близким друзьям, ни родителям.
Еще одна причина, по которой я молчала, — психологическое давление. Если человек, по мнению медработников, плохо себя вел (их раздражало, когда, например, больной плакал, жаловался на условия лечения), они угрожали, что привяжут его к кровати или запретят выходить на прогулки.
В первые же дни родители хотели забрать меня из больницы из‑за плохих условий содержания. Нас плохо кормили, помыться разрешали только раз в неделю, в ванной было окно без штор, которое выходило на соседний корпус. К сожалению, у мамы с папой ничего не получилось: администрация стала угрожать им звонком в полицию. Нам обещали зафиксировать, что самоповреждающее поведение развилось у меня из‑за плохих отношений с родителями — это было неправдой. На основании записи в карточке они обещали пожаловаться в полицию, что у меня неблагополучная семья, и пугали, что все может закончиться лишением родительских прав. В итоге я прошла полный курс терапии и только тогда вернулась домой.
Второй раз в больницу я легла в 2014 году, потому что прописанное лечение мне не помогло. Появились проблемы со сном, я начала слышать голоса. Правда, отправили меня в то же психиатрическое отделение не совсем законно, так как никто не взял согласия у моих родителей. Врач выдал направление и сказал ехать в больницу одной. В случае отказа он угрожал вызвать санитаров, чтобы «убедить» меня. Мне было безумно страшно возвращаться. После пережитого насилия в 2012 году у меня развилось посттравматическое расстройство. В первый же день моего пребывания в больнице у меня случилась истерика.
Когда я решилась рассказать родителям, они не сразу мне поверили, но через какое‑то время мама захотела написать заявление в полицию. Я ей запретила, потому что на тот момент еще лежала в больнице и опасалась, что персонал может начать действовать жестче по отношению ко мне.
После выписки страх снова победил, я не пошла в полицию. Понимала, что у насильников есть деньги, связи и хорошая репутация, а у меня — диагноз, который может обесценить любые мои показания. Кроме того, боялась, что врачи сделают много лживых записей в моей медицинской карте, из‑за которых я буду еще более беззащитной во время лечения в больнице.
В третий раз я оказалась в той же минской больнице в 2016 году: пыталась снять диагноз, потому что фактически его использовали в карательных целях. До 18 лет это можно сделать, если в процессе обследования посетить невролога и психиатра, пройти тесты и доказать, что у тебя отсутствуют симптомы заболевания. После совершеннолетия процедура усложняется.
Никаких доказательств насилия у меня не было, а он уверенно объяснял мои слова обострением заболевания. К слову, нынешний психотерапевт поставил мне диссоциативное расстройство идентичности и посттравматическое стрессовое расстройство, а не шизофрению.
В 2018 году, когда я перешла во взрослый ПНД и перестала зависеть от врачей из детской минской больницы, я все же нашла в себе силы и решила обратиться в полицию, несмотря на риски. Примерно в это же время я начала активно развивать свой инстаграм. Выкладывала посты о том, что происходит в психиатрическом отделении минской больницы. Со мной связались две девушки, которых также изнасиловали в том же отделении, и мы вместе подали заявление. В больнице провели несколько серьезных проверок. Однако в возбуждении уголовного дела мне отказали (уведомление об отказе в возбуждении уголовного дела есть в распоряжении редакции). Следователи поставили мои показания под сомнение, так как я имею психическое заболевание, и поверили врачам.
Я публично рассказала в инстаграме о насилии, только когда подала заявление. История быстро разлетелась по интернету, ее опубликовали и на форуме «Двач», где существуют отдельные обсуждения для травли людей. Мне стали угрожать. Злоумышленники присылали мой минский адрес, фото окон моей комнаты, угрожали убийством. Один раз ко мне подошли на улице и сказали, что я «конченая шизичка».
Государство почти никак не контролирует работу психиатрических больниц. Проверки проводятся крайне редко, в мою больницу государственные органы приехали только после того, как я написала заявление. Спустя год подростки, которые там лежали, писали, что условия стали лучше. Но надолго ли? Мне кажется, рано или поздно все вернется к прежнему состоянию. После пережитого я сторонюсь государственных психбольниц, как бы плохо мне ни было.
«Ситуация складывается так, что персонал озлоблен на пациентов, а пациенты — на персонал»
Петр, 30 лет
Имя изменено по просьбе героя
В первый раз я попал в чебоксарскую психбольницу в 2012 году, когда у меня была депрессия. В нее посоветовал лечь врач из психотерапевтического центра, после того как я рассказал о своих суицидальных мыслях.
Помню, однажды утром в диспансере мы стояли в очереди за таблетками. Я спокойно поинтересовался, какие медикаменты нам выдают. Медсестра отказалась объяснять, а я в свою очередь отказался принимать лекарства. В итоге меня скрутили, положили на вязки, размельчили таблетки в порошок, засыпали в рот и налили воды.
Спустя несколько лет после первого опыта пребывания в психбольнице врачи скорректировали мой диагноз и поставили псевдопсихопатическую шизофрению. В 2016 году мне снова посоветовали пройти лечение в том же месте.
В остром отделении шел ремонт, поэтому временно рядом с нами поселили пациентов подследственной палаты. Туда попадают люди, которые ждут заключение психиатра. В зависимости от решения врача одни отправляются в тюрьму, другие — на принудительное лечение. У меня случился конфликт с человеком, совершившим убийство, поскольку он вел себя агрессивно и распускал руки. Медицинские работники даже не попытались разобраться в конфликте и наказали меня уколами. От них были неприятные побочные эффекты: я не мог уснуть, долго испытывал беспричинный страх и тревогу.
Когда пациент не слушался, санитарки обращались к физически крепким мужчинам, в том числе и ко мне, чтобы мы заломили ему руки за спину, ударили и положили на вязки.
«Психиатр, смеясь, сказала: „Смотрите, я девочку до слез довела“»
Татьяна, 21 год
Имя изменено по просьбе героини
В больнице у меня возникли проблемы со сном. Вместо того чтобы их решать, врачи начали давать тяжелый препарат, от которого я иногда теряла сознание. Утром я могла выйти покурить (подросткам выдавали сигареты каждые 2 часа на общих условиях), упасть и на пару минут отключиться. Медсестры никак на это не реагировали.
В нашем отделении лежала пожилая женщина Наталья. Она часто просила у медсестер разрешения позвонить матери по стационарному телефону. Персоналу это надоело. Однажды после полдника Наталья подошла к медсестре с просьбой, та развернула женщину и толкнула в копчик. Пациентка упала на колени. Я подбежала, начала выяснять, что происходит, но медработники закрылись в своей комнате.
Насилие совершали не только санитарки и медсестры, но и некоторые пациенты. Со мной лечение проходила женщина, которая была дочерью заведующего одной из саратовских больниц. Ольга постоянно проявляла агрессию: кричала на других больных, пинала их, кидала тяжелые вещи. На все ее проступки персонал абсолютно никак не реагировал.
Спустя две недели, когда я выходила из больницы, я радовалась, потому что прощалась с этим кошмаром. Внезапно подошла санитарка и сказала: «Ну и почему ты улыбаешься? Ты сюда еще вернешься, не переживай».
К сожалению, я действительно вернулась в 19 лет. Во второй раз меня лечили от депрессии и опять же от суицидальных мыслей. Психиатр сказала, что я несу угрозу для своей жизни, и предложила вернуться в ту же больницу. Мне было безумно страшно, но врач убедила, что знает специалиста в психиатрическом корпусе, который действительно поможет добиться устойчивой ремиссии и избавиться от мыслей о суициде.
Когда я легла в больницу, пришла на прием к лечащему врачу и рассказала ей о своем психическом состоянии, в ответ услышала: «Почему у тебя депрессия? У тебя же есть жилье, молодой человек». Я впала в ступор, потому что, на мой взгляд, такие слова говорят о непрофессионализме.
Психотерапию со мной проводил мужчина. На сеансах мы обсуждали, почему я боюсь людей противоположного пола. Во время разговора я сказала, что мне страшно быть изнасилованной. В ответ я услышала: «Если не провоцировать мужчин, то все будет хорошо». Затем он стал мне доказывать, что женщина может быть сама виновата в изнасиловании, и утверждать, что «нет» у девушки не всегда значит «нет».
Терапия и прописанные таблетки мне не помогали. В какой‑то момент у меня повысилось давление и начались проблемы с менструацией от антидепрессантов. Я сказала лечащему врачу, что мой организм плохо реагирует на препараты. В ответ женщина лишь закатила глаза, но ничего не сделала.
Спустя месяц я вышла из больницы. Мне не стало лучше, мысли о суициде никуда не исчезли. С психиатром, которая предложила мне туда лечь, я договаривалась созвониться после окончания курса лечения и продолжить терапию. Когда я набрала номер, оказалось, что и я, и моя мама у нее в черном списке.
Что делать, если медперсонал в психбольницах превышает полномочия?
Психиатр, научный журналист, член экспертного совета фонда «Альцрус»
Безусловно, если у пациента выбиты зубы, а в истории болезни указано, что он был связан, то заметно очевидное несоответствие. Однако дела о насилии в психиатрических больницах сложно расследовать. Медработники всегда могут сказать, что пациенты подрались между собой. Сложно доказать обратное: камер, как правило, в психиатрических больницах нет. А в условиях пандемии доступ в отделение закрыт.
На мой взгляд, чтобы снизить уровень насилия в психиатрических больницах, нужно нормализовать общественный контроль. В таком случае у НКО появится возможность зайти в довольно закрытые учреждения и на легальных основаниях рассказать о том, что там происходит. Также необходимо разработать детальный регламент применения мер временного стеснения. В настоящий момент его нет.