что значит бывало писывала кровью она в альбомы нежных дев
Что значит бывало писывала кровью она в альбомы нежных дев
КОММЕНТАРИИ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ» АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА
О КНИГЕ НАБОКОВА И ЕЕ ПЕРЕВОДЕ
Владимир Владимирович Набоков перевел пушкинского «Евгения Онегина» на английский язык и написал два тома комментариев, рассмотрев историко-литературные, бытовые, стилистические и иные особенности романа в контексте русской и мировой литературы.
В России ценные комментарии к «Евгению Онегину» принадлежат пушкинистам Г. О. Винокуру, В. В. Томашевскому, С. М. Бонди. Специальные книги-комментарии созданы Н. Л. Бродским (1932; 5-е изд., 1964) и — уже после Набокова — Ю. М. Лотманом (1980; 2-е изд., 1983; 1995).
Комментарии Набокова, написанные в 1950-е годы и опубликованные впервые в 1964 г., носят многоплановый характер, им сопутствуют пространные экскурсы в историю литературы и культуры, стихосложения, сравнительно-литературоведческий анализ. При этом раскрываются не только новые стороны романа Пушкина, но и эстетика самого Набокова-поэта.
Набоков писал для западного читателя (нередко используя при этом американизмы). Его сопоставительный анализ пушкинских строк обращен часто к образцам западноевропейской литературы вне зависимости от того, знал ли Пушкин эти литературные произведения или мог о них только слышать. Так, известные строки: «Москва… как много в этом звуке / Для сердца русского слилось», — вызывают у Набокова только ассоциацию со строками: «Лондон! Ты всеобъемлющее слово» — из английского поэта Пирса Эгана (1772–1849), которого помнят в Англии как автора поэмы «Жизнь в Лондоне» (1821).
Если в известных комментариях Ю. М. Лотмана приводятся главным образом русские источники, то В. В. Набоков специализируется в основном на английских, французских и немецких «предшественниках» и современниках Пушкина.
В исследовании Набокова сказались его литературные пристрастия: нелюбовь к Достоевскому, пренебрежительное отношение ко многим поэтам пушкинской поры и даже к Лермонтову. Парадоксальность иных суждений Набокова о Чайковском, Репине, Стендале, Бальзаке, Беранже и др. является частью литературно-эстетических воззрений, нашедших отражение в его романах и литературно-критических штудиях.
Художественно-эмоциональная сторона книги Набокова во многом определяет ее жанрово-стилистические особенности. Это — не только, а может быть, и не столько комментарий к роману Пушкина, сколько оригинальное произведение писателя в жанре так называемого научно-исторического комментария. Литература XX века, достаточно разнообразная и непредсказуемая, допускает и такое прочтение сочинения Набокова.
Едва ли только целям комментирования к «Евгению Онегину» служат, например, пространные рассуждение автора (в связи с поездкой Лариных в Москву) о том, как, по словам Гиббона, Юлий Цезарь проезжал на наемных колесницах по сотне миль за день, или о том, как императрица Елизавета разъезжала в специальной карете-санях, оборудованных печью и карточным столом; с какой скоростью проезжали расстояние от Петербурга до Москвы (486 миль) Александр I, которому потребовалось на это в 1810 г. сорок два часа, и Николай I, преодолевший это расстояние в декабре 1833 г. «за феноменальные тридцать восемь часов». Не останавливаясь на этом, Набоков приводит воспоминания Алексея Вульфа, приятеля Пушкина, как тот на дядиной тройке целый день с раннего утра до восьми вечера преодолевал сорок верст от Торжка до Малинников в пределах Тверской губернии после обильного снегопада.
Книгу Набокова можно назвать трудом жизни писателя. Благодаря дару художника и исследователя он — лишенный доступа к рукописям Пушкина — сумел прочитать роман так, как и не снилось нашему литературоведению.
Как известно, Достоевский утверждал, что если бы Татьяна овдовела, «то и тогда бы не пошла за Онегиным. Надобно же понимать всю суть этого характера!» Набоков, исконно не принимавший Достоевского (тем не менее испытывавший, как это ни парадоксально, глубокое воздействие его творчества), противопоставляет свое понимание развития образа Татьяны. Последнее свидание Онегина с ней оборвалось «незапным звоном шпор» ее мужа. Но кончились ли на этом их отношения?
Татьяна отказывает Онегину, произнося героическую фразу: «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна». Но все ли оборвалось этими словами любящей женщины?
Л. Толстой записал в Дневнике 1894 года, что обычно романы кончаются тем, что герой и героиня женились. «Описывать жизнь людей так, — продолжает он, — чтобы обрывать описание на женитьбе, это все равно, что, описывая путешествие человека, оборвать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам». Окончить «Евгения Онегина» звоном шпор мужа Татьяны — при том что оба героя любят друг друга, — это не столь уж многим отличается от варианта Толстого. Сам он рискнул повести своих персонажей дальше, описав настойчивые ухаживания Вронского за Анной, которая тоже была «отдана — верна».
Набоков первый предложил иное прочтение концовки романа Пушкина. Ответ Татьяны Онегину отнюдь не содержит тех примет «торжественного последнего слова», которые в нем стараются обнаружить толкователи. Набоков обращает внимание на трепещущую, чарующую, «почти ответную, почти обещающую» интонацию отповеди Татьяны Онегину и как при этом «вздымается грудь, как сбивчива речь», увенчиваемая «признанием в любви, от которого должно было радостно забиться сердце искушенного Евгения». Но Пушкин не захотел продолжить роман, как бы оставив это сделать Льву Толстому.
Дедукция подчас ведет писателя к далеко идущим и неожиданным выводам. Всем памятны пушкинские строки, обращенные к няне Арине Родионовне: «Выпьем, добрая подружка / Бедной юности моей». Экстраполируя желания юного поэта на 70-летнюю старушку, Набоков утверждает, что она «очень любила выпить». Набоков заставляет читателя вдумчивее подходить к каждой строке, к каждому пушкинскому слову, делает удивительные наблюдения. Вот Татьяна просит няню послать тихонько внука с письмом к Онегину (Набоков даже реконструировал французский текст письма Татьяны): «Насколько мы можем предполагать, это тот самый мальчик (в первом черновике его зовут Тришка, т. е. Трифон), который подавал сливки в главе Третьей, XXXVII, 8, а возможно, и совсем малыш, заморозивший пальчик в главе Пятой, II, 9–14».
Набоков так проникает в реалии усадьбы Лариных (леса, источники, ручьи, цветы, насекомые и проч.), в родственные и иные отношения их семейства в деревне и в Москве, как мог сделать только человек, как бы наделенный генетической памятью, видящий все это духовным зрением, глазом души своей. Набоков не только комментирует текст, но и живет им — пушкинское становится для него исходным моментом собственного сотворчества. Пушкин вступил в игру со своим героем: то догоняет Онегина в театре, то встречается с ним в Одессе, то рисует себя вместе с ним на набережной Невы. И уже не только Онегин, но и Пушкин становится персонажем романа. Игра оборвалась вместе с романом, который поэт пытался, подчеркивает Набоков, продолжить. «Проживи Пушкин еще 2–3 года, — заметил как-то Набоков, — и у нас была бы его фотография». Продолжая предложенную Набоковым игру, можно сказать, что через несколько лет Пушкин сфотографировался бы с «добрым малым, как вы да я, как целый свет», засвидетельствовав реальность всего происходящего. «Мой Пушкин» Набокова, так же как «мой Пушкин» В. Розанова, М. Цветаевой, А. Ахматовой, В. Ходасевича и других писателей, становится частью его собственной художественной и эстетической структуры, преображаясь в образы.
В своих комментариях Набоков нередко ссылается, по большей части критически, на своих предшественников в переводе «Евгения Онегина» на английский язык. Это четыре издания: перевод Генри Сполдинга (Лондон, 1881), Бабетты Дейч (в «Сочинениях Александра Пушкина», вышедшего по-английски под ред. А. Ярмолинского в Нью-Йорке в 1936 и 1943 гг.), Оливера Элтона (Лондон, 1937; перевод печатался также в журнале «The Slavonic Review» с января 1936 по январь 1938 г.) и перевод Дороти Прэлл Рэдин и Джорджа З. Патрика (Беркли, 1937).
Рассмотрим ошибочные оценки критиками Белинским и Писаревым образов Прасковьи, Ольги и Ленского.
В галерее женских образов романа ярко выделяется замечательный образ настоящей женщины – труженицы, заботливой матери, хранительницы домашнего очага Прасковьи Лариной.
Заброшенная судьбой из Москвы в село, княжна Прасковья нашла в себе силы, настойчивость, мужество, трудолюбие, талант войти в совершенно новую жизнь, создать условия и обеспечить жизнедеятельность семьи и всей деревни.
Она быстро открыла «тайну», как супругом «самодержавно управлять»: взвалила на свои хрупкие плечи всю ответственность и все обязанности по организации и проведению работ в имении:
Сельские «работы» требуют самоотверженных усилий круглый год. Необходимо зимой заниматься подготовкой орудий труда, тягловой силы, семенного фонда, сохранением поголовья скота, весной – вывозом удобрений на поля, обеспечением агротехнических требований при проведении посевных работ, летом – уходом за посевами, борьбой с сорняками и болезнями растений, заготовкой сена и кормов, осенью – сбором урожая, обеспечением его сохранности, проведением торговых операций с перекупщиками и купцами, сбивающими цены, заготовкой дров, подготовкой к зимовке села, а также – обеспечением социально-культурной деятельности жителей имения, медицинской помощи, проведением праздников, поскольку
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины. (2, ХХХV)
При всех вышеназванных огромных нагрузках Прасковья Ларина успевала заниматься с детьми, принимала гостей, была «верною женой».
.…Муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась. (2, ХХХIV)
Чтобы «пристроить» 18-летнюю Татьяну, старушка Ларина влезла в долги, предприняла утомительную семидневную поездку в Москву «на ярмарку невест» практически без всяких шансов на успех.
Таков характер настоящей русской женщины-матери, понимающей, что в основе жизни лежит постоянный тяжкий труд и семейные обязанности, которые очень быстро превращают их в старушек.
Тяжелый, нескончаемый, изматывающий, рискованный сельский труд, как правило, не ценится городскими жителями, для которых деревня летом – только место отдыха и развлечений.
По мнению Белинского, образованному «Онегину было дико в обществе Лариных». Странное заявление, если учесть, что Дмитрий Ларин – бывший генерал («бригадир»), а Прасковья Ларина – московская княжна.
«Мы тоже, – продолжает критик с чувством «мнимого превосходства» над сельским «спокойным и пошлым миром», – решительно неспособны поддержать благоразумного разговора о псарне, о вине, о сенокосе, о родне».
Тщеславному, высокомерному «глубокому эконому» Онегину был «скучен» сельский «вечный разговор про дождь, про лен, про скотный двор», потому что он, как и критик Белинский, не осознает связи своевременного дождя в зоне рискованного земледелия с мольбами и надеждами землепашцев, с урожаем, кормами, продуктивностью скота, доходами имения, а нередко и с самим физическим выживанием деревни и имения при засухе.
Онегин искренне считал, что его дядя, оставивший ему в наследство «заводы, воды, леса, земли, сад», «луга и нивы золотые», стада на лугах, был занят только тем, что
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил. (2, III)
Пушкин описал превращение московской княжны Прасковьи в трудолюбивую и ответственную сельскую труженицу и хозяйку дома. В Москве молодая княжна
……………..была одета
Всегда по моде и к лицу; (2, ХХХI)
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н как N французский
Произносить умела в нос. (2, ХХХIII)
Когда новые обстоятельства жизни потребовали другого поведения, она преобразилась. В деревне
………. скоро все перевелось:
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла. (2, ХХХIII)
Пушкинские слова о смене поколений:
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут. (2, ХХХVIII)
говорят о необходимости передачи знаний, навыков, умений своим наследникам, как необходимом условии обеспечения непрерывности жизни и продолжении традиций.
Младшая дочь Ольга была главной надеждой матери стать хранительницей семейного очага и управляющей имением. Кроме того, обаятельной, веселой, жизнерадостной Ольге предназначено судьбой стать «верной супругой и добродетельной матерью». Вот почему убийство жениха Ольги накануне свадьбы было огромной трагедией для семейства Лариных, в том числе для бедной вдовы Прасковьи.
К сожалению, с легкой руки Белинского, сложилось пренебрежительное, необъективное, предвзятое отношение читателя к этим героиням. Ольга, по словам критика, со временем сделается «дюжинною барыней, повторив собою свою маменьку».
Далее Белинский субъективно расширяет перечень претензий к Ольге: «Ольга – существо простое», а «не идеальное и поэтическое создание»; «Ленский украсил ее достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было»; Ольге «все равно за кого выйти замуж: за поэта, товарища ее детских игр, или за довольного собою и своею лошадью улана». Никаких доказательств не приводится, поскольку в тексте романа их нет. Беспочвенность, надуманность, необоснованность этих претензий очевидна вдумчивому читателю.
Ленский, «чуть отрок, Ольгою плененный», поэт и романтик, видит перед собой богиню и много лет мечтает «соединиться» с «родной душой».
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем. (2, ХХ)
Ольга, безусловно, психологически старше Владимира и готова быть ему надежной опорой в жизни и верным другом, как и московская княжна Прасковья по отношению к беспомощному сельскому помещику Дмитрию Ларину.
С юной Ольгой мы встречаемся в период подготовки ее к переходу во взрослую жизнь. Перед нами прелестное создание, выросшее на природе, олицетворение жизнелюбия, простоты, искренности, надежда и радость родителей.
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Всё в Ольге. но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил. (2, ХХIII)
Пушкин признается, что этот «милый портрет» настолько часто встречался ему у многих авторов, что успел надоесть ему «безмерно», хотя к характеристике самой Ольги это замечание никакого отношения не имеет.
Существенным достижением поэта является поэтическое изображение динамичной, красочной «картины счастливой любви» Ольги и Владимира, любви трогательной, по-детски наивной, чистой и доверчивой, раскрывающейся на глазах читателя.
И детям прочили венцы
Друзья-соседы, их отцы. (2, ХХI)
Им радостно встречаться, общаться, вместе гулять «в саду, рука с рукой», читать романы и посвященные Ольге элегии, музицировать, играть в шахматы. «Он вечно с ней». Юный поэт уверен, что влюблен необыкновенной любовью, не доступной простым смертным.
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Ещё любить осуждена. (2, ХХ)
И что ж? Любовью упоенный,
В смятенье нежного стыда,
Он только смеет иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитым локоном играть
Иль край одежды целовать. (2, ХХV)
Онегин, сожалеющий, что Ленский предпочитает проводить свои вечера у Лариных, пожелал увидеть его невесту Ольгу. Когда Евгений, «инвалид в любви», встретился с Ольгой, он сразу по достоинству оценил эту замечательную девушку, которая
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
Цвела, как ландыш потаенный,
Незнаемый в траве глухой.
Ни мотыльками, ни пчелой. (2, ХХI)
Он, изумленный от «свежести ее румяной», от ее женственности, непосредственности, красоты, жизнерадостности, искренней веселости, от непохожести ее на доступных ему ранее «кокеток записных» застыл
Пред этой ясностию взгляда,
Пред этой нежной простотой,
Пред этой резвою душой! (6, ХIV)
Его внезапно охватила скрытая, черная зависть к настоящим чувствам и к чистой, подлинной любви юного друга и его невесты. Ведь сам
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей. (4,IX)
Он может только тасовать колоду из «роя молодых изменниц», вспоминая их «хладнокровный разврат», утомительные угрозы, обманы, фальшивые клятвы и слезы.
Чувство превосходства над Ленским в вопросах «науки страсти нежной» померкло, увяло, сникло. Онегин не может скрыть свои отрицательные эмоции. Поскучневший, мрачный, всем недовольный, он старается быстрее покинуть семейство Лариных, подгоняя лошадей.
Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
«Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!» (3,IV)
Его раздражают природа, луна, небосклон, и он выплескивает свое плохое настроение на друга. Проведя весь вечер за столом с Ольгой, Прасковьей и Ленским, он сделал вид, что не понял, «которая Ольга», с кем он специально приехал знакомиться. Онегин неодобрительно отзывается о веселой, энергичной, красивой Ольге, желая глубоко обидеть и оскорбить Владимира.
«В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне.
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал. (3,V)
Это чувство скрытой зависти к другу агрессивно выплеснется наружу на именинах у Татьяны.
Очень много ядовитых, критических стрел выпустили Белинский и Писарев по адресу Владимира Ленского, влюбленного молодого поэта-романтика «осьмнадцати лет», который
…. из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь. (2,VI)
Душа Ленского воспламенилась поэтическим огнем «под небом Шиллера и Гете».
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал. (2,VII)
Ленский открыт миру и людям, искренен, доверчив, честен, надежен. Впереди у юного поэта-мечтателя вся жизнь: свершения, слава, любовь, семья, верные друзья. Да, он типичный романтик, у него пока нет жизненного опыта, он не знает реальной жизни, живет в идеализированном мире. Но он еще слишком молод, и он влюблен.
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца……
Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные чувства.
Порывы девственной мечты. (2, Х)
Негодованье, сожаленье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
В нем рано волновали кровь. (2, IХ)
Его мысли и чувства не трогали «шумные беседы» «господ соседственных селений», считавших его «полурусским соседом». Он искал разговоров, которые бы «блистали чувством, поэтическим огнем, остротою, умом, общежития искусством».
В пустыне, где один Евгений
Мог оценить его дары, (2, ХI)
……………………………
Они сошлись. …………
И скоро стали неразлучны. (2, ХIII)
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, –
Онегину все было ново. (2, ХV)
Споры с Онегиным по разным вопросам свидетельствуют о достаточно высоком интеллекте Ленского, его обширных познаниях и наличии собственной позиции.
Меж ими все рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду,
Все подвергалось их суду. (2, ХVI)
Ленский уже способен на самостоятельные, острые критические замечания по адресу Онегина: «Я модный свет ваш ненавижу». Онегин, обладающий существенным жизненным опытом, покровительственно относится к своему юному другу.
Он слушал Ленского с улыбкой.
…………………………….
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред. (2, ХV)
И вот юный поэт накануне свадьбы внезапно гибнет на дуэли от «дружеской руки» Онегина.
«Друзья мои, вам жаль поэта?», – мог бы спросить Пушкин у знаменитых критиков. «Вовсе не жаль!», – дружно ответили бы ему Писарев и Белинский. По словам Писарева, общество «тупоумного», «ошалевшего от безделья и скуки» Ленского «совершенно невыносимо для всякого мало-мальски серьезного и мыслящего человека».
Белинский уверен, что люди, подобные Ленскому, «при всех их неоспоримых достоинствах» обычно становятся «самыми несносными, самыми пустыми и пошлыми людьми» с «претензиями на великость и страстью марать бумагу». Писарев разделяет это мнение с поправкой, что не видит в Ленском «никаких неоспоримых достоинств».
В Ленском, по убеждению Белинского, «было много хорошего, но лучше всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед».
Эти необоснованные, предвзятые, надуманные обвинения критиков рассыпаются, если вникнуть в текст романа.
Можно уверенно сказать, что портрет Ленского, поэта-романтика, – это точный образ самого Пушкина: именно таким романтиком был Пушкин в лицее «в осьмнадцать лет», когда приступил к написанию романтической поэмы «Руслан и Людмила», с появления которой началась его всероссийская слава.
Об их душевном родстве свидетельствует то, что Ленский в своих элегиях использует те же образы, рифмы, эпитеты, которые применял Пушкин-лицеист и его сверстники. «Друзья Людмилы и Руслана» с этим, без сомнения, согласятся.
И если, по словам Белинского, Татьяна, «немая деревенская девочка с детскими мечтами, смогла превратиться в светскую женщину, способную словом выразить свои чувства и мысли», то почему надо категорически отказывать в развитии перспективному юноше, еще почти мальчику, «поклоннику Канта», с университетским образованием, в совершенстве владеющем немецким поэтическим языком «Шиллера и Гете», влюбленному поэту-романтику Ленскому, который с молодой женой мог переехать в Петербург, войти в литературный «цех задорный людей», к которым «принадлежит» сам Пушкин, и стать позднее замечательным поэтом-реалистом.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас. (6, ХХХVII)
Такой высокий удел Пушкин оставляет читателю как главный вариант развития судьбы Ленского, и пренебрегать мнением автора неразумно. Тем более что Пушкин не спрашивает, а говорит утвердительно и поясняет свою мысль:
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! (6, ХХХVI)
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре. (6, ХХХI)
Что значит бывало писывала кровью она в альбомы нежных дев
«Герой нашего времени»
Герой нашего времени
Сочинение М. Лермонтова
В «Библиотеке для чтения» на 1834 год напечатано было несколько (очень немного) стихотворений Пушкина и Жуковского; после того русская поэзия нашла свое убежище в «Современнике», где, кроме стихотворений самого издателя, появлялись нередко и стихотворения Жуковского и немногих других и где помещены: «Капитанская дочка» Пушкина, «Нос», «Коляска» и «Утро делового человека», сцена из комедии Гоголя, не говоря уже о нескольких замечательных беллетрических произведениях и критических статьях. Хотя этот полужурнал и полуальманах только год издавался Пушкиным; но как в нем долго печатались посмертные произведения его основателя, то «Современник» и долго еще был единственным убежищем поэзии, скрывшейся из периодических изданий с началом «Библиотеки для чтения». В 1835 году вышла маленькая книжка стихотворений Кольцова, после того постоянно печатающего своп лирические произведения в разных периодических изданиях до сего времени. Кольцов обратил на себя общее внимание, но не столько достоинством и сущностию своих созданий, сколько своим качеством поэта-самоучки, поэта-прасола. Он и доселе не понят, не оценен как поэт, вне его личных обстоятельств, и только немногие сознают всю глубину, обширность и богатырскую мощь его таланта и видят в нем не эфемерное, хотя и примечательное явление периодической литературы, а истинного жреца высокого искусства. Почти в одно время с изданием первых стихотворений Кольцова явился с своими стихотворениями и г. Бенедиктов. Но его муза гораздо больше произвела в публике толков и восклицаний, нежели обогатила нашу литературу. Стихотворения г. Бенедиктова – явление примечательное, интересное и глубоко поучительное: они отрицательно поясняют тайну искусства и в то же время подтверждают собою ту истину, что всякий внешний талант, ослепляющий глаза внешнею стороною искусства и выходящий не из вдохновения, а из легко воспламеняющейся натуры, так же тихо и незаметно сходит с арены, как шумно и блистательно является на нее. Благодаря странной случайности, вследствие которой в «Библиотеку для чтения» попали стихи г. Красова и явились в ней с именем г. Бернета, г. Красов, до того времени печатавший свои произведения только в московских изданиях, получил общую известность. В самом деле, его лирические произведения часто отличаются пламенным, хотя и неглубоким чувством, а иногда и художественною формою. После г. Красова заслуживают внимание стихотворения под фирмою – [фита] – ; они отличаются чувством скорбным, страдальческим, болезненным, какого-то однообразною орпгинальностию, нередко счастливыми оборотами постоянно господствующей в них идеи раскаяния и примирения, иногда пленительными поэтическими образами. Знакомые с состоянием духа, которое в них выражается, никогда не пройдут мимо их без душевного участия; находящиеся в том же самом состоянии духа, естественно, преувеличат их достоинства; люди же, или незнакомые с таким страданием, или слишком нормальные духом, могут не отдать им должной справедливости: таково влияние и такова участь поэтов, в созданиях которых общее слишком заслонено их индивидуальностию. Во всяком случае, стихотворения – [фита] – принадлежат к примечательным явлениям современной им литературы, и их историческое значение не подвержено никакому сомнению.
Может быть, многим покажется странно, что мы ничего не говорим о г. Кукольнике, поэте столь плодовитом и столь превознесенном «Библиотекою для чтения». Мы вполне признаем его достоинства, которые не подвержены никакому сомнению, но о которых нового нечего сказать. Поэтические места не выкупают ничтожности целого создания, точно так же, как два, три счастливые монолога не составляют драмы. Пусть в драме, состоящей из 3000 стихов, наберется до тридцати или, если хотите, и до пятидесяти хороших лирических стихов, по драма от того не менее скучна и утомительна, если в ней нет ни действия, ни характеров, ни истины. Многочисленность написанных кем-либо драм также не составляет еще достоинства и заслуги, особенно если все драмы похожи одна на другую, как две капли воды. О таланте ни слова, пусть он будет; но степень таланта – вот вопрос! Если талант не имеет в себе достаточной силы стать в уровень с своими стремлениями и предприятиями, он производит только пустоцвет, когда вы ждете от него плодов. – Чтобы нас не подозревали в пристрастии, мы, пожалуй, упомянем еще йог. Вернете, во многих стихотворениях которого иногда проблескивали яркие искорки поэзии; но ни одно из них, как из больших, так и из маленьких, не представляло собою ничего целого и оконченного. К тому же, талант г. Бернета идет сверху вниз, и последние его стихотворения последовательно слабее первых, так что теперь уже перестают говорить и о первых. Может быть, мы пропустили еще несколько стихотворцев с проблеском таланта; но стоит ли останавливаться над однолетними растениями, которые так нередки, так обыкновенны и цветут одно мгновение! стоит ли останавливаться над ними, хоть они и цветы, а не сухая трава? Нет.