что значит овинам у жнивья
Привет, Россия! Николай Рубцов.
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Значение слова «жнивьё»
1. Невспаханное поле с остатками соломы на корню, с которого сжаты хлеба; стерня. Жнивье широкой полосой тянулось далеко и обрезалось несжатой рожью чужого поля. Гладков, Повесть о детстве.
2. Солома, оставшаяся в поле на корню после жатвы; стерня. Перед ним лежало широкое поле, покрытое жесткой щетиной жнивья. Злобин, Степан Разин.
3. Обл. То же, что жатва (в 1 знач.). — Июль был такой месяц, что покосы кончались, а жнивье еще и не начиналось. Липатов, Деревенский детектив.
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
ЖНИВЬЁ, я́, мн. жни́вья, ср. 1. Поле, где сжата рожь или другие зерновые хлеба. По жнивью пасется стадо. 2. только ед. Солома, оставшаяся после жатвы на корню (обл.). 3. только ед. Жатва, время жатвы (обл.).
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
жнивьё
1. поле, на котором сжата рожь, пшеница или другие зерновые ◆ Налево от шоссе тянулось потемневшее жнивьё, и только на бугристом и близком горизонте одинокими купами поднимались невысокие разрозненные деревья и кусты. Л. Н. Андреев, «Кусака», 1901 г.
2. рег. солома, оставшаяся на корню после жатвы; стерня
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.
Насколько понятно значение слова спознаться (глагол), спознался:
Что такое жнивье? Существующие трактовки
Культура любого оседлого народа строилась вокруг земледелия, поэтому язык насыщался соответствующими терминами. Некоторые остались в прошлом или обрели колоритное переносное значение, и современники даже не догадываются об их происхождении. Иные же сохранились в первозданном виде, пусть их затмевает невероятное число аналогов. И к числу последних относится «жнивье». Что такое оно обозначает, и когда уместно использовать слово, если не хотите выглядеть глупо?
Полевая практика
Заготовка хлеба проходит в несколько этапов. Любители могут наблюдать процесс вспахивания, засевания, постепенного роста и последующей жатвы урожая. Это неотъемлемая часть жизни крестьянина. Но неясно, что такое жнивье и к какому этапу оно относится? А ведь поле, с которого убрали зерновые культуры, и является ответом. Все, что остается после уборки, входит в искомое определение. Возможно, выглядит неприглядно, но служит для выпаса скота и помогает ему отъесться перед длительной зимовкой. Заодно и землю унавоживают.
Вам будет интересно: Вписанный в пирамиду цилиндр. Цилиндр и пирамида: варианты комбинаций
Региональные особенности
Растения неотделимы от земли, на которой произрастают. Поэтому в разных областях России появлялись расширенные трактовки. В некоторых регионах значение слова «жнивье» превращается в синоним «стерни». Оно указывает на солому и оставшиеся на корню после уборки урожая стебли. Акцент смещается с территории непосредственно на зерновые культуры, хотя восприятие термина практически не меняется.
Иные работники полей предпочитают совершить небольшое путешествие во времени назад. Зачем разводить слишком много терминов и лишний раз путаться? Они называют процесс по результату. Смело говорите про такое: что «жнивье», что «жатва» – никакой разницы. Вы в любом случае срезаете будущую солому и зерна, оставляете чистое поле в коротеньких стеблях, а затем выпускаете на него скотину. Речь может идти не только об уборке, но и о времени ее проведения.
Уместность использования
Нет ограничений для деловых разговоров, бытовой или научной дискуссии. Слово самое обычное, не устаревшее. Обозначает технологическое, историческое и отчасти культурное явление. Иное дело, что в XXI веке существует слишком много синонимов и синонимичных фраз, более понятных обывателю. Из-за этого юное поколение не всегда осознает, что такое «жнивье», даже если может воспроизвести в памяти весь процесс заготовки хлеба. Да и за пределами сельскохозяйственной отрасли такие знания востребованы мало, ведь они бесполезны в повседневной жизни горожан.
Новое в блогах
Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон»
Катя росла девочкой умненькой, хорошо училась, и я как-то была спокойна по поводу ее интеллектуального развития. Но в один прекрасный день она пришла и обратилась ко мне за помощью. Было это не то в шестом, не то в седьмом классе. Надо было ей выучить срочно стих про Родину, ну, не только ей, всему классу дали такое задание. Я немного посидела, подумала и полезла в книжный шкаф, откуда извлекла толстый том Лермонтова. «Вот, — сказала я. — Самый знаменитый стих про Родину. Учи и будешь в полном порядке».
Катя и пошла учить, память у нее отличная, так что где-то через минут сорок она меня попросила послушать, как она читает вслух. Что тоже было странно, она обычно никогда ко мне с такими просьбами не обращалась. А я что ж? С радостью! Зашли мы в гостиную, и я начала слушать. Катя как-то уныло пробубнила прекрасные строки, уставилась на меня, и некая безнадежность затаилась в ее взоре. А я ж актриса. Расстроилась, что моя дочь так стихи плохо читает, и начала «работать», объясняла ей про эмоциональность и идею автора. Попробовали еще раз, потом еще… Бесполезно. Катя заунывно бубнила, глядя в правый угол потолка. Я отчаялась и даже разочаровалась в способностях своей ненаглядной дочери.
А потом у меня мелькнула догадка, и я спросила: «Катя, а ты вообще понимаешь, про что Лермонтов пишет?» — «Ничего не понимаю, ни единого слова», — горестно сообщила она. Я прямо растерялась. «А что же тебе непонятно конкретно?» О! Моей дорогой шестикласснице было непонятно примерно следующее: овины, жнивье, обоз и даже «чета белеющих берез». Но это я малую часть перечислила. Я была потрясена и впервые почувствовала пропасть между поколениями. Я помню, мы откуда-то знали все эти слова, никто нам не объяснял, что такое овин, как-то само собой было понятно, что это сельскохозяйственная постройка.
Я вздохнула и стала рассказывать. Катя недоверчиво слушала мои объяснения. Не доверяла она мне, а, может, я плохо объясняла. В тишине я прочитала ей лекцию и спросила: «Поняла теперь?» Дочь кивнула, но и кивок был какой-то неискренний. Она помялась и совсем меня ошеломила следующим вопросом: «А что такое “избы, крытые соломой”?» А я-то еще успела пожить в такой избе в своем раннем детстве у бабушки в подмосковной деревне и со знанием дела рассказала: «Это теперь крыши в деревнях покрывают железом или черепицей, а раньше крестьяне покрывали их соломой, понятно?»
Дочь помолчала задумчиво, что-то там у нее не складывалось в ее головке, и выдала мне: «А зачем они покупали такие дома?» — «Кто?» — «Крестьяне эти?»
Похоже, она и про крестьян не знала, просто стеснялась уже меня спросить. А ведь она на тот момент была почти отличницей… Что ж там у них за учебники такие, в школах современных? А каждая школа учила детей по своим учебникам, как правило, их писал кто-то из родственников или деловых партнеров школьного начальства, учителя сами плакали от этих учебников, но против приказов начальства не попрешь, как говорится.
«Бедные они были, крестьяне эти. Давай, Кать, другой стих искать». Потому что Катя мне все равно не поверила, что человек, имеющий загородный дом, даже и «крытый соломой», может быть уж таким бедным. У нас-то загородного дома не было.
А дальше непонимание между мной и моей дочерью стало расти и шириться. В седьмом классе она вдруг стала говорить про какую-то «элиту». Я заинтересовалась. Оказывается, элитой 7 «Г» класса считалась группа девочек, и «элитность» их заключалась в том, что они каждый день ходили в школу в разных дорогих брендовых нарядах и меняли сумки «Луи Виттон», и поэтому все хотели с ними дружить, а они только выбирали, с кем им общаться. Предпочитали они мальчиков из старших классов, которых все боялись, потому что те были «безбашенные кавказцы». (Прошу не обвинять меня в национализме, я просто описываю, как было. Например, один буян бил всех ему неугодных и при этом кричал: «У меня папа — главный прокурор Москвы! Я тебя убью, в асфальт закатаю, и мне ничего не будет!» Вот элитные семиклашки решили сделать его своим рыцарем.)
Тут все возмутилось во мне, и я, нервно куря, стала с жаром объяснять, что менять одежду и сумки — совсем не может быть признаком элитности, что гордиться надо умом и талантом, добротой и честностью. Ну, и тому подобное, чему меня учили в моем советском детстве и о чем я в книжках читала.
Дочь слушала меня без интереса. «Да, я не могу покупать тебе каждый день “Дольче и Габбану”, потому что я зарабатываю деньги своим трудом, а у нас в стране такие люди никогда не станут богачами». Тут Катя совсем загрустила. Но я и не бедная, и если тебе уж так жизненно необходима сумка “Луи Виттон”, я тебе ее куплю, но ты меня сейчас очень расстроила. Ну чем тут гордиться? Девочки носят дорогие тряпки, купленные на родительские деньги? Сами-то они что сделали хорошего? Не рисуют, не поют, никакими талантами не обладают, даже учатся плохо, а ты, например, уже на трех языках говоришь, а испанский сама решила изучать, по собственному желанию. Я вот, например, этим горжусь. Катя, ты поняла, о чем я сейчас с тобой говорила?» Дочь кивнула и скрылась в своей комнате. Через 20 минут она вышла оттуда с очень серьезным видом и торжественно сказала: «Мама, я поняла. Мне жизненно необходима сумка “Луи Виттон”».
Эта несчастная сумка была куплена, когда мы поехали с ней в Германию, и не очень-то она и дорогая оказалась. Катя походила с ней месячишко и забросила: неудобно с ней было ходить, учебники не помещались. Элитницы-то на уроки без учебников ходили. А потом моя дочь поехала на месяц в международный лагерь в Германию (она тогда была увлечена немецким языком) и вернулась совершенно другим человеком. «”Луи Виттон” носят только русские, и над ними все смеются. Подростки из других стран не носят дорогих брендов, это дурной тон». И ее качнуло в другую сторону: она наотрез отказалась покупать, как ей казалось, дорогие вещи и этим создавала мне некоторые неудобства, потому что, например, никак я не могла купить ей пальто. «Нет, это дорого», — категорически заявляла она и уходила из магазина. А я уважала ее новые принципы.
P. P. S. А парень тот, «прокурорский сынок», был очень несчастливым. Папаша его и в самом деле занимал какой-то пост, только семью он свою бросил и объявлялся только для того, чтобы жестоко наказать сына, когда на него из школы жаловались. Это мы уже после окончания школы узнали. Мы — мамаши в смысле. Конечно, от его несчастливости ни избитым ребятам, ни их родителям легче не стало, но дело обстояло именно так.
Состоявшийся диалог
А мне неловко выглядеть
И я смеюсь, чтоб выглядеть
Николай Рубцов — человек Севера. Русский Север хранит национальные традиции. Выше всего здесь ценятся трудовое достоинство, справедливость и доброта. В этих местах в те же 60-е годы, в какие уже зазвучала лира Рубцова, жил беловский Иван Африканович, человек беспутный и нежный. Беспутный не нравом, а — «без пути», потому и издерганный, как будто потерянный, но твердый в постоянстве нравственных требований: «Привыкли все покупать, все у тебя стало продажное. А ежели мне не надо продажного? Ежели я непокупного хочу?» Дрынов физически страдал оттого, что, куда ни кинь, везде клин, все выходит не по его. И худо ему, «будто потерялось в жизни что-то самое нужное, без чего жить нельзя и что теперь вроде бы и не нужным стало, а глупым и пустым, даже обманным оказалось. А ищет Иван Африканович «малого» — справедливости и добра. Выстоять ему помогает его душа, чуткая к человеку и природе. Душа его отзывается миру поэтически. Потому природа и труд оказались той силой, которая смогла вернуть Ивану Африкановичу утраченный в страдании душевный покой. Она восстановила способность радоваться жизни, как когда-то было. А было так: «Небушко-то, небушко-то! Как провеянное, чистое, нет на нем ничего лишнего, один голубой сквозной простор». Дала бы природа Дрынову вместе с поэтическим зрением еще и дар поэтического слова, и он бы, кажется, пропел мерину Пармену:
Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный старый конь!
Доброта и нежность к реальному миру — главный мотив лирики Рубцова — берут начало в национальном характере. Просто, ясно, открыто, с утраченной многими поэтами XX века естественностью, не устает он радоваться купавам, анютиным глазкам, подорожникам, иве, реке, соловью.
Приуныли в поле колокольчики,
Для людей мечтают прозвенеть,
Но цветов певучие бутончики
Разве что послушает медведь.
Разве что от кустика до кустика
По следам давно усопших душ
Я пойду, чтоб думами до Устюга
Погружаться в сказочную глушь.
Где мое приветили рождение
И трава молочная и мед,
Мне приятно даже мух гудение,
Муха — это тоже самолет.
Всю пройду дороженьку до Устюга
Через город Тотьму и леса,
Топ да топ от кустика до кустика —
Неплохая в жизни полоса!
Природа и человек равно необходимы и дружелюбны друг другу. Как в народной песне между ними возможен диалог, т. е. взаимопонимание. Здесь, в тишине, приходят важные думы, идут поиски смысла жизни, того, что движет миром.
А утром солнышко взойдет,—
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?
Почти в то же самое время любовался восходом Иван Африканович: «Восходит — каждый день восходит, так все время. Никому не остановить, не осилить. »
Кто у кого заимствовал: Белов у Рубцова, Рубцов у Белова? Или оба у мировой традиции? Никто ни у кого. Как солнце всходит с постоянностью, но всегда ново для новых людей, так и мысли человечества повторяются во все времена. Каждое поколение открывает мир заново. Но у героя В. Белова и у лирического героя Н. Рубцова еще и одна судьба, общая малая родина, одна Россия и единая ее история. У них общая духовная биография. Их радости, боли и беды — одного корня. Потому схожи мысли, характеры, поведение. Оба верны малой родине, согреты собственной любовью к ней.
По родному захолустью
В тощих северных лесах
Не бродил я прежде с грустью,
Со слезами на глазах.
Было все — любовь и радость.
Счастье грезилось окрест.
Было все — покой и святость
Невеселых наших мест.
«Смертная связь» приковывает лирического героя к родному дому, о нем напряженно болит душа:
Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь,
Как славен дом и самовар певучий!
Вон то село, над коим вьются тучи,
Оно село родимое и есть.
Самое трудное, говоря о Родине, не впасть в громогласность, либо в сладкую сентиментальность. Рубцов — из редких лириков, чье поэтическое отношение к Родине пробуждает ответный трепет:
Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое.
. Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем.
Нежность к Родине у Рубцова неотделима от жажды человеческой чистоты:
До смертного креста!
Рядом с чистотой и нежностью — собственно, в них, в этой чистоте и в этой нежности — живет светлая надежда:.
Хотя доносятся уже
Сигналы старости грядущей,
Надежды, скрытые в душе,
Светло восходят в день цветущий.
Душа свои не помнит годы,
Так- по-младенчески чиста,
Как говорящие уста
Нас окружающей природы.
Когда человек чист, когда он принадлежит Родине, а Родина принадлежит ему, когда он чувствует себя включенным в мир («все во мне и я во всем»), тогда есть надежда, ласка к жизни и человеку, есть будущее:
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал вдруг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Поэт не боится слов, стертых долгим пользованием. Он умеет вернуть им первоначальную свежесть. В этом — его художественная сила и дерзость.
Много радости, тепла, любви, добра и света в лирике Николая Рубцова. Но почему при чтении душой «овладевает светлая печаль, как лунный свет овладевает миром»? Почему поэзия его звучит в гармоническом, но в миноре? Сослаться на индивидуальные особенности мировосприятия, формировавшиеся драматической судьбой? Это неполная правда, поэтому такое объяснение — натянутое, оно делает случайным явление неслучайное. Но начать надо именно с судьбы.
Поэтический мир Николая Рубцова в самом истоке формировался под влиянием общенародной трагедии. Война коснулась всех и каждого, сознания личности и сознания народа. В жизни Рубцова она отозвалась как-то особенно горько:
Мать умерла. Отец ушел на фронт,—
так напишет он позже. Своего лирического героя поэт пощадил. Самого поэта жизнь не пощадила. Смутно проговорился Рубцов в стихотворении 1957 года:
Когда-то я мечтал под темным дубом,
Что невеселым мыслям есть конец,
Что я не буду с девушками грубым
И пьянствовать не стану, как отец.
Отец Рубцова, которого долго считали погибшим, не вернулся в семью, у него на войне сложилась новая.
Почему же лирический герой нигде не говорит об этой пронзительной обиде? Потому что сиротство — оно сиротство и есть, каковы бы ни были особые обстоятельства.
Рос человек, не имея защищенного тыла, не получая только ему одному принадлежащих любви и ласки. Кому в детстве недодано, тот и сам недодаст. Возможно, поэтому Рубцов очень мало напишет хороших стихов о любви. А во многих ранних бывает и груб, и неглубок, на уровне мещанского романса:
Закатился закат. Задремало село.
Ты пришла и сказала: «Прости».
Но простить я не мог,
Слишком сильно я верил тебе!
Посмотри — мол, и мне нелегко.
Я ответил, что лучше
на звезды смотреть,
Надоело смотреть на тебя!
Все твердила, что любишь меня.
И, угрюмо смеясь, я не верил тебе.
Так у многих проходит любовь.
Не научен, не умеет понимать и уважать лирический герой раннего Рубцова драму другого человека? Утверждать такое трудно, как, впрочем, и отрицать. Важнее, видимо, иное: грубоватость героя. В ранних стихах он — матрос на корабле, труженик, счастливо усталый от нужной людям романтической профессии:
Зато работаю в тралфлоте!
В «морских» стихах Рубцов вторичен. Ему часто изменяет вкус.
Я уношусь куда-то в мирозданье,
Я зарываюсь в бурю, как баклан,—
За вечный стон, за вечное рыданье
Я полюбил жестокий океан.
И все же многое будет жить и в поздней лирике Рубцова: жажда полноты жизни прежде всего, потребность в ее напряженности. Но все-таки непостижимым чудом представляется, как из невзрачной завязи развился такой прекрасный цветок! Что послужило толчком, что питало это чудо?
Драма личная как отражение драмы народной.
Пока для нас существенно подчеркнуть романтическую напряженность. Подспудно бьется, ищет выхода подлинное чувство. Поэт не находит для него точного слова. Лирический герой той поры напоминает шукшинского Сураза, его обаяние, его эгоистические порывы, за что он — в одном из вариантов рассказа — добровольно расплатится жизнью. В более поздних стихах о морском прошлом будет напоминать лишь любовь к стихии, ветру, но эти образы получат другое содержание. Редкая же в позднем творчестве любовная лирика станет спокойнее, но не станет счастливее. Любовь никогда не даст герою и дня беспечальной радости. И даже считанные минуты счастья будут приводить его в тревожное недоумение:
Она совсем еще ребенок —
И ясен взгляд, и голос тонок.
Она совсем еще дитя —
Живет, играя и шутя.
. Но чувства борются во мне,
Я в жизни знаю слишком много,
И часто с ней наедине
Мне нелегко и одиноко.
И вот она уже грустна,
И вот уже серьезней встречи,
Совсем запутает она
Клубок моих противоречий!
Зачем же мы ходили лесом?
Зачем будили соловья?
Зачем стояла под навесом
Та одиночная скамья?
Но значительно острее личной неустроенности стоит проблема жизненной неприкрепленности героя, его постоянного перемещения. в пространстве бытия с постоянными возвращениями к родным местам, которые, однако, не могут его удержать. Герой не просто «перекати-поле». Ему принципиально важно состояние непокоя, перемещения. «Наслаждаясь ветром резким». Дорога, разлука, возвращение — основные темы поэзии Рубцова. Тему движения несут в себе такие образы, как путь, лодка, конь. Жажда движения выражена любовью к стихийным проявлениям природы: ветру, грозе, метели. Издавна они связывались с проявлением раскованности, освобождением через страдание и борьбу.
Стихия, ветер — постоянные участники действия, они несут в себе глубокий, важный для Рубцова смысл: это образы вольного движения — не свободы, а полной воли:
останься, мое божество!
Может показаться, что жажда движения, неудовлетворенность настоящим своим состоянием, поиск небывалых вольных пространств делают лирического героя Рубцова поздних лет — не созидателем жизни, а проходящим наблюдателем ее.
Что же сформировало такую позицию? Собственный характер героя или обстоятельства? Что первично, что вторично? Ответим, если вникнем в тот клубок противоречий, который остро ощущал сам поэт. Одно из противоречий бросается в глаза прежде всего: одновременно с жаждой движения обнажена огромная тяга к покою, выраженная в образах, несущих в себе знак постоянства, не изменяющийся идеал: звезда полей, полночное светило, Россия, деревня — мать России целой; приметы русской природы (березы, суслоны пшеницы, неизвестные могилы, болота, вологодские леса равно принадлежат этой природе). Но и те образы, в которых живет движение, по своей сути — из вечных.
О, вид смиренный и родной!
Березы, избы но буграм
И, отраженный глубиной,
Как сон столетний, божий храм.
О, Русь — великий звездочет!
Как звезд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечет,
Не тронув этой красоты.
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлен
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времен.
Тоска по постоянству, оседлости при жажде вольного прорыва в неизведанные дали, в запредельное — отличительное качество духовного мира героя. Уже это противоречие раскрывает особенность его мышления: да или нет, все или ничего. Противоположные начала борются, не соединяясь. Душа его в одно и то же время терзается взаимоисключающими потребностями. И в сборниках поэта соседствуют стихи, полные примирения с настоящим, со стихами, это примирение отрицающими.
Названное противоречие принадлежит характеру героя, это свойство его внутреннего мира. Оно во многом определяет настроение лирики, мировосприятие, но в поэтическом мире Рубцова оно не главное.
Главное — противоречие героя и жизни. При исключительном (не героическом, но простом, понятном) одиночестве рубцовского героя в нем живет жажда общения, нацеленность на разговор. Это очень ценное качество, оно говорит о стремлении жить общим.
Тебя тотчас открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один.
Цель и результат диалога — контакт, взаимопонимание, излияние родственных душ. Но лирического героя преследует неизлившаяся боль.
Есть у нас старики по селам,
Что утратили будто речь:
Ты с рассказом к нему веселым —
Он без звука к себе на печь.
. И отправится в тот же угол,
Долго будет смотреть в окно
На поблекшие травы луга.
Хоть бы слово еще одно.
Старик сидит в укромной избе, в темном углу, освещенном лампой. Герой сюда пришел из мрака, из тревожной бурлящей осени, но нашел ту же тревогу, то же одиночество.
Прямо противоположные чувства тепла и света возникают в минуты совпадения мироощущения героя и людей вокруг него:
Все так же весело и властно
Здесь парни ладят стремена,
По вечерам тепло и ясно,
Как в те былые времена.
В уголке Родины хранится нечто важное для поэта. Не рассеялось, не пропало, а радует и веселит.
Но молчит женщина в «Русском огоньке»:
Потом хозяйка слушала меня,
Но в тусклом взгляде жизни было мало,
И, неподвижно сидя у огня.
Она совсем, казалось, задремала.
Молчание может говорить о важном. Но подлинного диалога нет и здесь, хотя многое откроется герою через «сиротский смысл семейных фотографий». Нет диалога и с друзьями:
Под луной, под гаснувшими ивами
Посмотрели мой любимый край
И опять умчались, торопливые,
И пропал вдали собачий лай.
Характерно само название стихотворения: «Нагрянули».
Герой идет к людям, а люди уходят от него — кто удаляется, исчезая в пространстве, кто погружается в печальные мысли. Вот почему растут тоска, тревога, слышны «печальные звуки, которых не слышит никто».
Огромный заряд любви не находит применения в мире людей, его не на кого направить. Еще точнее: заряд этот направлен к людям, но не питается взаимным теплом, энергией добра, потому угрожает иссякнуть.
Критики по поводу подобных ситуаций у других авторов склонны обвинять обстоятельства. На наш взгляд, вину следует разделить, большая часть вины достанется лирическому герою. Он — дитя своего времени, несет в себе все его черты, и лучшие, и худшие. С худшими он находится в непримиримом конфликте, но победить их не может. Поэт чувствует отчужденность людей, но не может назвать причины:
Бессилен как философ.
Так сформировалось еще одно противоречие в душе лирического героя. Постоянное стремление к диалогу необходимо ему для жизни в настоящем, но идеал он ищет в прошлом, в истории Родины. Есть уже устоявшаяся традиция называть Николая Рубцова певцом прошлого, поэтизирующим чуть ли не патриархальную Русь. Как далеко это от истины! Если задается поэт вопросом: «Неужели бога нет?»—значит ли, что он богоискатель? В истории Родины поэт находит подлинную напряженность возвышенного существования, не ощущая ее в близкой ему реальности, потому что этический идеал поэта высок. Для того, чтобы жизнь была не «призрачной», не становилась прозябанием, необходима наполненность существования общественно значимым делом. Преодолевать сопротивление обстоятельств есть смысл лишь для народа, для правды, для взлета Родины. В обывательской жизни герой не видел возможности для такого мощного взлета, жить, «упираясь взглядом в свое корыто», не для Рубцова. На помощь, как идеал и критерий, как поучительный пример, приходят высшие моменты истории.
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Настоящее, не выдерживая в лирике Рубцова проверки прошлым, и создает основу для трагического несовпадения лирического героя и жизни.
Да, герой Рубцова — герой трагедии. На его стороне есть особая правда: он хочет быть востребованным для великих дел. Но жизнь всегда сложнее предъявляемых ей требований. И во многом ее содержание зависит от людей. Герой и реальность, отрицая многое друг в друге, виноваты по-своему один перед другим, по-своему несправедливы. «Поэтому оправдано трагическое разрешение раскола, чем снимается односторонняя обособленность, не сумевшая влиться в гармонию». Так о подобных конфликтах судил Гегель. У героя Рубцова потребность в гармонии и целесообразности очень велика. Но его мысль, его воля не могут воплотиться в реальном деле. Особую краску в конфликт вносит и романтическая особенность мышления героя, его неуемная жажда всего и сейчас, терзания между «да» и «нет», порывистость. Натура его непостоянна, а требует он постоянства.
У мух домашних на виду
Послушно, как кариатиды,
Стареть в сложившемся быту.
Что буду жить наверняка,
В их знойно-потные бока!
Так Рубцов писал в 1961 году, еще не отойдя от морской тематики очень далеко. Вот на чем «сломался» герой, и вот на чем вырос поэт: человек пришел в мир для труда и подвигов, но оказался не у дел. Больно и трудно говорить, но надо: в лирическом герое Рубцова есть те качества, которые позволяют отнести к нему слова М. Горького: «В недоброе старое время большие вопросы довольно часто ставились от скуки жизни. » Конечно, по отношению к рубцовскому герою сказать так — значит сказать слишком резко. Но доля истины есть. Позиция наблюдателя, как бы трагически она ни воспринималась героем, все же позиция тупиковая.
Где же есть диалог, где он возможен? Эта мысль мучит героя, заставляя обращаться уже не к людям, а к природе. Ее поэт воспринимает с пиитическим восторгом, напоминая есенинское: «Мир таинственный, мир мой древний». Природа полна красоты, может спасти человека:
Я так люблю осенний лес.
Над ним сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой веселый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: — Я был в лесу листом!
Сказать: — Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою.
Но и в диалоге с природой не все оказывается благополучным. Один на один с природой герой может испытать не только восторг, но и ужас. Природа не только прекрасна, они еще и непонятна, у нее своя жизнь.
Мне лошадь встретилась в кустах.
И вздрогнул я. А было поздно.
В любой воде таился страх,
В любом сарае сенокосном.
Зачем она в такой глуши
Явилась мне в такую пору?
Мы были две живых души,
Но неспособных к разговору.
Мы были разных два лица,
Хотя имели по два глаза,
Мы жутко так, не до конца,
Переглянулись по два раза.
Природа настраивает на размышления. Природа не принимает, не впускает героя в свое таинственное бытие:
Змея! Да, да! Болотная гадюка
За мной все это время наблюдала
И все ждала, шипя и извиваясь.
Мираж пропал. Я весь похолодел.
Я прочь пошел, дрожа от омерзенья,
Но в этот миг, как туча, над болотом
Взлетели с криком яростные птицы,
Они так низко начали кружиться
Над головой моею одинокой,
Что стало мне опять не по себе.
И как бы ни надеялся лирический герой Рубцова на врачующие силы природы, человек, целиком вжившийся в нее, не становится качественно другим:
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Меж звериных дорог.
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Филя любит скотину,
Филя ходит в долину,
Мир такой справедливый,
— Филя! Что молчаливый?
Как часто приходится читать восторги по поводу жизни доброго Фили! Странно, однако, почему критики не замечают иронии Рубцова: ведь если первая строчка настраивает на возвышенный лад: «диво»— то «дуть в дуду» в русском языке имеет и негативный смысл. Но еще существеннее контраст названия «Добрый Филя» с отсутствием реальной человеческой отзывчивости: Филя молчит, как весь мир вокруг героя. Тогда в чем же его доброта? Диалог вновь не состоялся. Если молчание перед лицом природы и означает приобщение к высшей мудрости, однако подобное состояние существует для поддержания человека в его человеческих грудах. После свидания с природой очищенному красотой человеку «надо было жить и исполнять свои обязанности» Полное уединение, отрешенность от людей есть отказ от подлинной человечности. Недаром Филя живет на хуторе: остров, выключенный из времени, погруженный в дремоту.
Филя не может быть идеалом для Рубцова, он так же замкнут, как все вокруг. Поэта лишь захватила цельность, которой нет у его героя.
Объяснять драматический конфликт лирики Рубцова противоречиями между городом и селом стало нормой в большинстве статей. Стихотворение 1962 года «Грани» часто называют самоотчетом, где назван конфликт: «Меня же терзают грани меж городом и селом». Однако стихотворение, очень обычно для Рубцова, построено на несовпадении противоположных настроений. Точный ответ невозможен. В душе героя живет любовь и к городу, и к деревне. «Я вырос в хорошей деревне. Я выстрадал, как заразу, любовь к большим городам. Но хочется как-то сразу жить и в городе и в селе!» Интонация стихотворения скорее веселая, даже озорная.
А позже Рубцов все решительней станет подчеркивать конфликт именно с селом. Вот суровой зимой просится на ночлег человек (стихотворение последних лет «Неизвестный»): «Тупая какая-то бабка в упор сказала, к нему подступая: «Бродяга. Наверное, вор. » Гибнет странник, очень близкий своей сутью лирическому герою.
Он умер, снегами отпетый.
А люди вели разговор
Все тот же, узнавши об этом:
— Бродяга. Наверное, вор.
Тут уже поэту жаль странника, это поэт говорит о старухе: тупая. Непримиримый конфликт задел обе стороны.
Понятнее становятся слова самого Рубцова, сказанные в ответ на замечание, что его стихи полны покоя: «Что вы за поэты такие? О чем вы пишете и как? Клянетесь в любви, а сами равнодушны. Да-да, равнодушны. Оторвались от деревни и не пришли к городу. А у меня есть тема своя, данная от рождения, понятно! Я пишу о ней, как Лермонтов о Родине. И не лепите ко мне идиллии».
Ближе к концу — все звучнее мотивы ночи, осени, золотого сна, таинственных видений как прорывов в настоящее. Но в тишине чудится герою другая жизнь:
Словно слышится пение хора,
Словно скачут на тройках гонцы,
И в глуши задремавшего бора
Все звенят и звенят бубенцы.
Рубцов близок В. А. Жуковскому и стремлением выразить запредельное, невыразимое:
Остановившись в медленном пути,
Смотрю, как день, играя, расцветает.
Но даже здесь. чего-то не хватает.
Недостает того, что не найти.
Как не найти погаснувшей звезды,
Как никогда, бродя цветущей степью,
Меж белых листьев и на белых стеблях
Мне не найти зеленые цветы.
Как и поэтика романтиков, поэтика Рубцова тяготеет к примирению непримиримых начал, предпочитает становящееся и движущееся всему статичному. Рубцов любит явления текучие, их неспокойные колебания, их отражения одно в другом:
О, вид смиренный и родной!
Березы, избы по буграм
И, отраженный глубиной,
Как сон столетний, божий храм.
Поэт активно использует слова-символы для обозначения состояния души: это осень, ветер, сон золотой, развалины собора.
Когда душа смятения полна
Пророчеством великого виденья
И в беспредельное унесена,—
Спирается в груди болезненное чувство.
Это не Рубцов. Это В. Жуковский: стихотворение «Невыразимое». Даже интонационно перекликаются поэты.
Ю. Манн в свое время подчеркнул особую значимость дали для романтика. Стремление вдаль должно порождать встречное движение, сдвинуть с точки опоры неподвижное. Рубцовский герой принял на себя подвиг (сам смысл этого слова — подвиг — в продвижении, что так хорошо раскрыл Д. С. Лихачев в «Заметках о русском»): свой вечно живущий импульс движения передать миру: «Я буду скакать по полям задремавшей Отчизны». Одинокий странник взял на себя титанический труд: быть человеком историческим, творить историю, двигать время, приближать будущее. Однако результатом в такой ситуации, будет скорее неудача, возможен душевный надлом, так как, при всем уважении к человеку, исполняющему непосильную обязанность, следует помнить: одиночка мир не изменит.
Возможен ли подобный романтический конфликт в наше время? Ответить «нет», значит сказать, что мы живем вне противоречий, то есть не живем. И если поэт обозначил противоречие, оплатив собственной судьбой и свои, и чужие ошибки, сумел его сделать фактом нашего сознания—значит, он помог его преодолеть. Не лишне вспомнить, что в эстетике романтиков одно из первых мест занимала народность, «их собственное искусство характеризуется глубокой народностью» (В. Ванслов). Нельзя отрицать, что Рубцову свойственно то существенно общее, что характеризует романтизм в целом: неудовлетворенность окружающим, протест против всего негативного в жизни, мотивы одиночества, отъединенность от жизни, сочувствие душевному миру простых людей, романтизация природы и прошлого.
Причин тому много. Главная — небывало драматическая судьба нашего народа в XX веке: две страшные войны — гражданская и Великая Отечественная — отделены всего двадцатью годами. А в те двадцать лет вмещается еще многое и многое. После Великой Отечественной народ имел право на усталость, мог страдать своим сиротством. Недаром открытием в рубцовском «Русском огоньке» стал именно «сиротский смысл семейных фотографий».
Есть и другое существенное обстоятельство, о котором мы говорим сейчас в связи с решениями XXVII съезда КПСС, в связи с необходимостью изменить многое вокруг и в нас самих. Причины тому названы: долгое время Иван Африканович, старуха Анна не чувствовали себя хозяевами на своей земле. Требовалась только исполнительность. В таких условиях и теряет смысл многое, «без чего жить нельзя и что теперь вроде бы и ненужным стало». Так отчуждается работник от результатов своего труда, с него как бы снимается ответственность.
Но причины «немоты», «затаенности» жизни не раскрываются герою Рубцова во всей полноте.
От диктатуры быта он устремляется в мир чистого, высшего бытия. Так все более обозначается крен в прямо противоположную сторону. Борются, как и положено в романтическом произведении, противоположности: быт и бытие. Он еще не понял, что выход иллюзорен, может привести в еще более безысходный тупик.
Лирический герой Рубцова терпит поражение: «Я повода оставил. Мне дороги нет». Лирика стала достоянием духовной жизни народа, вместила его многотрудный опыт, потому что Рубцов не изменил жажде идеала. А идеал его — великая история России, это народ, отстоявший свое право на бытие в величайших битвах. Поэтому так важна тема движения. Это говорит история, к ней пробивается герой, пробивается к одушевленному бытию. С ними связан тот простор, который безбрежен в мире Рубцова.
У лирического героя Н. Рубцова будущего нет, будущее есть у Родины. Недаром заклинает поэт на все времена:
Россия, Русь! Храни себя, храни!
И быть бы Рубцову болезненно горьким для нас, если б не гармония стиха, песенность его и зыбкость. Действительно, Рубцов не ужасает, хотя что может быть страшнее страданий души одинокого странника. Он не пугает, а покоряет, захватывает пленительной мелодикой, открывающей доброту и нежность. Несмотря ни на что, человек не ожесточился! Мягкие, скользящие переходы светотени, скрадывая очертания, глубоко прячут драму. Мягкая интонация соответствует внутренней мягкости героя, выявляет его человеческую ценность, нерастраченную душевность.
Во множестве статей проскальзывают фразы о его музыкальности. В. Кожинов верно замечает, что слова в стихах Рубцова как-то теряют свое значение, главное в них не сам образ, а то, что за ним стоит. Рубцов шел на это сознательно. Он умел писать и резко, рельефно, саркастически выпукло:
. Поэт, как волк, напьется натощак
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете,
И все молчит, не двигаясь никак.
Но Рубцов принципиально шел иным путем, усиливая чувство, сопереживание. Преобладание настроения роднит стихи поэта с музыкой, которая живет в сокровенной и замкнутой глубине чувства. Музыкальность, размытость образов — поэтический экспрессионизм — идут от специфического способа познания действительности; через ощущение и как ощущение («Чуток поэт, бессилен философ». Формула точная, данная самим художником).
Музыка Рубцова плавная, лишенная диссонансов, она упорно прячет трагедию за гармонической легкостью. Так в Рубцове проявляется очень национальное чувство стыдливости. Его земляк В. Белов сказал однажды об этом качестве русской литературы, что именно оно мешает талантливому человеку у нас активно заявить о себе. Рубцову неловко, неловко и его герою, так как в собственной отъединенности некого винить. Поэтому хотя бы стих должен быть гармоничным. Гармония создается стихом, вопреки негармоничности жизни, лишь иногда прорываются вскрикивания как тревожные сигналы беды:
. Нет, меня не порадует — что, ты! —
Одинокая странствий звезда.
Оттого, что—молчи!—так никто уж
В конце творческого пути Рубцов стал жестче к герою. Кто знает, куда бы обратил он свой взгляд, как бы оценивал своего героя в дальнейшем. Ведь написал он:
Вину свою на жизнь.
Поехал, так держись!
Смотрю другим вослед.
Духовная биография лирического героя Рубцова проявляет опасность обособленного пути и в то же время обнажает трагическую сложность и нашего времени, и XX века в целом, и драму человеческого пути под давлением обстоятельств. Говоря же о современном состоянии нашего общества, мы называем своим именем то, что наши выдающиеся писатели почувствовали, увидели, познали: «ножницы» между личным и общим дали место индивидуализму, разобщенности, нецельности. Люди могут в такой атмосфере мельчать, в своей душе нести микроб болезни, от которой сами и страдают.
В лице Н. Рубцова мы имеем большого национального поэта, не патриархального лирика, а гражданина, который судьбой своей остро поставил вопрос о содержании нашей жизни, о ее наполненности. Мы должны помнить об этом из уважения к памяти человека, который оплатил все свои заблуждения и победы самой высокой ценой — ценой жизни.
Публикуется по журналу «Подъем» (1986, №10)