что значит пни когда скажут в вк
Какого человека могут назвать «старый пень»? За что и почему?
Речь о далеко немолодом человеке, пожилом или старом, который несмотря на свой возраст не вызывает уважения. Обычно пожилой возраст связывают с мудростью, со знанием, опытом жизни. Когда сталкиваешься с людьми намного старше тебя, хочется узнать что-то полезное о жизни. Но не всегда возраст совпадает с мудростью. Бывает, что человек просто состарился, а мудрости не обрел.
Когда так отзываются о человеке, это говорит о разочаровании в полезности общения и присутствия его в жизни, о степени полезности.
Хотя, на мой взгляд, все таки нежелательно так говорить о старом человеке. Субординацию нужно соблюдать молодым перед человеком в возрасте. По дружески, в шутку можно сказать, но на это нужно иметь право. Это может сказать старый друг, в таком случае это другой уровень общения, где не будет обиды. В других случаях все таки лучше не обижать пожилого человека этой фразой.
Сегодня они встали так рано, чтобы набрать утренней росы. Арбуз мечтал, как в зимние вечера будет прихлебывать «счастливый» чай, и жизнь его снова окрасится в радужные цвета.
Но на бахче появились сборщики арбузов, схватили его за круглые бока и кинули в кузов. Прощай мечта.
В просверленные в пне отверстия засыпают селитру, а потом добавляют воду и оставляют пень, с этими реагентами в покое на неделю. Глубина отверстий должна быть до корней. По прошествии недели в отверстия нужно залить керосин или дизельное топливо и поджечь. В результате пень полностью выгорает и отпадает необходимость в трудоёмкой корчёвке. В целях соблюдения пожарной безопасности, процесс сжигания нужно держать под контролем. Проверено на практике.
Когда что-то делается кое-как, без разбору, с постоянными перерывами, тогда говорят, что дело идет через пень-колоду. Осталось понять, причем здесь пень и что такое колода.
Другие считают, что выражение придумали лесорубы. Вернее, придумали они сравнение «как через пень-колоду», справедливо полагая, что тащить колоду через пень неудобно и тяжело.
Наиболее достоверной представляется третья версия. Возможно, в выражении «через пень-колоду» отразился древний способ обработки земли: подсечно-огневой. Для освобождения земли под пашню рубили лес, выжигали пни. Несколько лет сеяли, а потом, когда участок переставал давать урожай, его бросали.
В древнерусских текстах встречаются распоряжения: «дати пень и колода», т.е. «дать право на расчистку леса под пашню». А в выражении речь идет о чем-то посаженном на пень или колоду.
Пень и колода здесь синонимы. Употребляясь вместе, они усиливают представление о встречающихся препятствиях. Вот и получается, что делать что-то через пень-колоду изначально значило делать что-то, выжигая пень за пнем, преодолевая препятствие за препятствием. Конечно, любое такое дело продвигалось с трудом, медленно.
«Позволит полноценно жить в обществе»: какой будет реформа системы психиатрической помощи
Сейчас для взрослых людей с ментальными расстройствами в России существует единственный путь — жизнь в психоневрологическом интернате, где они полностью изолированы от общества. Вместо этого хотят внедрить новую систему сопровождаемого проживания, когда люди живут небольшими группами при поддержке соцработников, могут трудиться и социализироваться.
Весной этого года вице-премьер Татьяна Голикова дала поручения обследовать всех без исключения пациентов ПНИ, чтобы оценить возможность альтернативных форм работы с ними. О том, почему необходима реформа системы психиатрической помощи, рассказал RT член межведомственной рабочей группы по совершенствованию деятельности ПНИ при Департаменте труда и соцзащиты населения Москвы Павел Кантор.
— Сколько сейчас в стране людей с тяжёлыми ментальными нарушениями?
— По официальной статистике судов, у нас в стране примерно 600 тыс. граждан лишены дееспособности, что означает довольно серьёзное психическое расстройство. Около 200 тыс. из них живут в закрытых учреждениях, в психоневрологических интернатах (ПНИ) и т. д.
Много семей по тем или иным причинам принимают решение не обращаться за лишением дееспособности своего родственника. Точно подсчитать их количество сложно, но это сотни и сотни тысяч. Родители боятся, что после смерти опекунов ребёнка поместят в ПНИ. Мы говорим: «Это верно, но, если не оформите опеку и вас не станет, что тогда с вашим ребёнком случится?» Родители обычно говорят: «Мне страшно об этом думать» или «Я надеюсь, он умрёт раньше, чем я».
У семей нет никаких жизненных планов, нет другого варианта, кроме устройства в ПНИ. Почти невозможно найти друга или родственника, который сможет осуществлять заботу. Даже если семья очень богата и готова оплатить такие услуги, у них нет никаких гарантий, что человек возьмёт деньги и не сдаст на следующий день после их смерти ребёнка в интернат.
— Как обеспечить таким людям нормальную жизнь?
— Не так давно у нас в закон «О занятости» была введена статья 13.1, которая подразумевает, что регионы должны обеспечить инвалидам помощь на рабочем месте, которая позволит им трудиться. Но остаётся вопрос: а где такой человек будет жить? Он живёт в семье, но родители не вечны. А когда они уходят, он не может жить сам, ему нужна бытовая и психологическая помощь — юридически это называется социальное обслуживание на дому. Соцработники нормально работают с пожилыми, маломобильными гражданами, но людям с ментальными нарушениями нужна помощь десятки часов в неделю, поэтому остаётся только ПНИ.
— Какие условия проживания сейчас в российских ПНИ?
— Я был в очень многих интернатах — и даже в очень хороших жизнь ненормальная. Если люди попали под опеку, мы должны их учить, лечить, обеспечивать духовные потребности, досуг. Но при всём желании мы не можем этого сделать в рамках ПНИ. Типичный ПНИ — помещение на 400 человек в населённом пункте численностью 300 человек, где-нибудь в лесу. В таких условиях мы никому не сможем обеспечить нормальную жизнь.
Выход в том, чтобы создавать места совместного сопровождаемого проживания в достаточно крупных городах, где есть вся необходимая инфраструктура. Этот путь уже прошли ряд стран. Люди с психическими отклонениями живут небольшими группами, они вовлечены в жизнь общества, работают, учатся и получают помощь на дому. Обычно в пример приводят Канаду, Швецию и т. п., но есть и Чехия, Молдавия, страны, которые не сильно отличаются от нас. Когда я говорил с представителями Молдавии, я спросил: что же стало со зданиями интернатов, после того как все оттуда уехали? Оказалось, что их больше ни к чему не смогли приспособить.
— Есть ли уже опыт такого сопровождаемого проживания в России?
— Да, пока в тестовом режиме. Мы можем сказать, что модель работает, а расходы сопоставимы с затратами, которые несут ПНИ. Так пытаются делать негосударственные организации: во Пскове, в Воронеже и т. д. Родители пробуют сами идти по этому пути. Например, в Москве три семьи с достаточно тяжёлыми взрослыми детьми решили сообща купить детям квартиру. Чтобы они там поселились и получали на дому помощь от специализированных организаций, которых в Москве достаточно много.
Однако, чтобы это стало системным решением, надо решить вопрос с юридическими правами таких людей. Ещё в 2016 году Госдумой был принят в первом чтении законопроект «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях повышения гарантий реализации прав и свобод недееспособных и не полностью дееспособных граждан», более известный как закон «О распределённой опеке», который предполагает возможность назначения опекунов при сопровождаемом проживании.
В прошлом году на встрече общественности с Владимиром Путиным вопрос поднимался. Прозвучало, что мы не можем реформировать ПНИ, пока не принят закон «О распределённой опеке». Если мы хотим вывести из ПНИ сотни тысяч людей, надо понимать, кто возьмёт на себя опекунские функции. Президент дал распоряжение этот вопрос проработать. Как только закон примут, появятся организации, которые скажут: «Да, мы готовы взять на себя контроль, когда родителей не останется».
Сейчас передать опеку государству можно, только поместив человека внутрь закрытого учреждения, но мы хотим эту связь разорвать. Пусть будут негосударственные и государственные опекунские центры, которые обеспечивают защиту прав людей, живущих у себя дома.
— Реформа ПНИ неизбежна. Что придёт им на смену?
— Перед нами стоит три задачи. Во-первых, вывести из ПНИ людей, которым там не место, они могут и должны жить сами. Таких особенно много из числа сирот. Если ребёнок оказался в детском доме, даже с незначительными нарушениями, он всё равно не получает навыков жизни в обществе. Он никогда в жизни не пользовался деньгами, не принимал решений — что он хочет съесть, надеть, чем заняться. Таких людей можно подготовить к самостоятельной жизни постепенно и отпустить из ПНИ с незначительной поддержкой.
Вторая задача — создать стационарозамещающие технологии проживания для тех, кому нужна постоянная поддержка. Большинство людей в ПНИ не представляют никакой опасности ни для себя, ни для окружающих. Им нужно создать систему помощи, которая позволит полноценно жить в обществе.
Есть и люди, которые постоянно представляют опасность для себя и окружающих или постоянно нуждаются в медицинском контроле и процедурах, которые нельзя сделать дома. Таких подавляющее меньшинство, но и их права мы должны уважать. Для них должна быть создана система паллиативной помощи либо небольшие организации с очень интенсивной помощью и постоянным наблюдением и контролем.
— Какое количество людей уже сейчас можно выпустить из ПНИ?
— Примерно 70% проживающих в ПНИ недееспособны, остальные дееспособны, но им некуда идти. Как правило, это бывшие дети-сироты, которые не получили положенное жильё, а вместо этого оказались в ПНИ. Другая группа — люди, которые были помещены в ПНИ под давлением родственников или государства. Это люди, которые могут жить сами или с минимальной поддержкой, просто их жизнь сложилась так, что они оказались в ПНИ и лишились дееспособности. По самым примерным оценкам, их около 10%. Недавно заместитель председателя правительства Татьяна Голикова дала поручение институту Сербского, нашему головному учреждению в области психиатрии, обследовать всех без исключения людей в ПНИ и выяснить их текущее состояние, и скоро мы, возможно, узнаем более точную цифру.
— Как может попасть в ПНИ дееспособный человек?
— Такие истории — всегда большая боль. Например, сейчас я веду такой случай. Молодой человек жил с семьёй. У него начались религиозные искания, которые не понравились родным, они добились, чтобы он отдал им свою долю недвижимости, а потом сдали его в психиатрическую больницу. Там его лишили дееспособности и поместили в ПНИ в Московской области. Он обратился в суд за возвращением дееспособности. Центр Сербского обследовал моего религиозного искателя и заявил, что серьёзных нарушений не видит. В суде представители ПНИ и прокурор сказали, что тоже не видят проблем, если он выйдет. Сейчас человек ожидает экспертизу.
— Насколько это типичный сценарий?
— Это частая ситуация. Человек попадает в психбольницу по любой причине, и там решают, что он не может жить самостоятельно. Больница обращается в суд за признанием человека недееспособным, потому что считает, что так ему будет лучше. Суд назначает экспертизу, причём нередко в той же больнице, что, на мой взгляд, совершенно незаконно. Человека посылают в ПНИ — там видят, что человек вроде здоровый, но уже решение суда есть, да и ПНИ приятнее работать со здоровым человеком: деньги на него идут такие же, как и на тяжело больного, а ухода надо меньше, наоборот, он ещё и персоналу помогает. Так может длиться годами. Людям надо обращаться в суд: если состояние у них довольно приличное, дееспособность можно вернуть.
Но даже дееспособному человеку может быть непросто выйти. В законе «О психиатрической помощи» осталась устаревшая норма, в соответствии с которой выписка из ПНИ осуществляется на основании решения комиссии. Конституционный суд неоднократно указывал, что дееспособный человек не обязан получать разрешение. На практике директора интернатов нередко всё равно прикрываются комиссией.
Буквально пару лет назад у нас был молодой человек из числа сирот, который решил жить отдельно и ушёл из интерната. Представители ПНИ обратились в полицию, его поймали и привезли обратно. Тогда он опять ушёл — и уже пришёл к общественникам, которые объяснили полиции, что он не преступник (и даже не пациент больницы) и сам может решать, где ему жить.
— Насколько объективно комиссия может оценить дееспособность?
— Психиатры взяли на себя функцию не столько медиков, сколько медицинских судей. Могут быть два человека со сходной клинической картиной. Но у одного есть жильё, активные родители, у другого — старая больная мама. И одному говорят — дееспособен, а другому — нет. На социальную картину тоже должны смотреть, но это должны делать не психиатры, а судьи. Комиссия приходит в ПНИ, где в лесу живут 400 человек, а вокруг 300 км тайги и рядом деревня на 30 человек. Они решают выпустить троих, которые могут сами жить и топить избушку, а остальных некуда выводить.
А если бы был ПНИ на 40 человек в городе на 10 тыс., то те же люди выпустили бы уже 30 человек. Один мог бы жить с семьёй, с которой не утратил связи, потому что она осталась в том же городе. Другой — при поддержке церковной общины, той церкви, куда он мог ходить каждое воскресенье. Этот мог бы работать на заводе, получать зарплату — там и комнату в общежитии дадут — и так далее. Проблема в том, что часто людям некуда идти и они, не найдя помощи, бывает, сами возвращаются в ПНИ. У нас нет системы помощи для взрослых с ментальными нарушениями. Где-то уже есть государственные службы, где-то — некоммерческие организации, чью работу оплачивает государство. Но сети, равномерно закрывающей страну, нет. Чтобы она появилась, надо в первую очередь восполнить правовые пробелы.
Зачем свадебный фотограф открыла в тик-токе аккаунт ПНИ и почему ее видео сравнивают с «ярмарками юродивых»
У петербургского психоневрологического интерната №9 появился аккаунт в тик-токе, в котором уже 130 тысяч подписчиков. Ведет его фотограф Ольга Смешнова. Сотрудники НКО, работающей с инвалидами, с одной стороны, рады, что общество, наконец, видит особенных людей, с другой, они считают, что под такой благостной картинкой не заметны глубокие проблемы и человеческие катастрофы, скрытые за стенами любого подобного учреждения.
«Многие путают ПНИ с больницами, с тюрьмой»
«Когда Катя порвала платье на репетиции, она не расстроилась, как сделала бы я, а сказала: «Наконец-то я поставлю красивую заплатку на это платье». Они другие, и это очень интересно», – говорит Ольга Смешнова. Она свадебный фотограф, но недавно стала специалистом по информационным ресурсам в психоневрологическом интернате №9.
«Я знаю, что многие путают психоневрологические интернаты с больницами, чуть ли не с тюрьмой, где смирительные рубашки и все такое. А в тик-токе, огромной сети с миллионами роликов на всякий вкус и цвет, меня привлек сам формат – 30-секундные ролики без постановки и монтажа, – объясняет она. – Меня не смущает, если кто-то появится на заднем плане. Вот, например, в одном из роликов ребята сидят в актовом зале и ожидают концерта, и я спрашиваю: как дела, чего ждем? И мне откуда-то сзади отвечают: будет концерт. А кто-то еще говорит: мы тоже будем петь. И это не подделка – в этих 30 секундах они все живые, не агрессивные, со своими настоящими голосами, одеждой, со своими эмоциями, речью, сидят ждут концерта».
– У вас двое детей, семья, профессия, почему вообще возникла идея идти в ПНИ? Многие же, наоборот, сторонятся этих мест, не хотят ничего о них знать.
– Тут все просто. Сидя во втором декрете, я увлеклась фотографией, начала снимать всякие мероприятия, от свадеб до корпоративов. Но жизнь особенных людей мне всегда была интересна. А тут как раз освободилась вакансия, я посмотрела, что входит в обязанности специалиста по информационным ресурсам, посмотрела аккаунты других учреждений – и увидела там сухую отчетность. Был шахматный турнир. Точка. А кто играл, что это за люди, как это происходило? Мне хотелось заглянуть глубже. Чтобы не стеклянные постановочные фото были, а можно было понять, кто там был, что они говорили, действительно ли они такие агрессивные и неуправляемые, как о них многие думают.
И когда я устроилась на работу, я увидела, что люди, живущие в ПНИ, в основном пожилые, и они абсолютно разные – есть бывшие ученые, есть души детей, заключенные в тела взрослых, у всех свои характеры, увлечения. И мне очень захотелось показать это зрителю – чтобы разрушить стереотипы. Они же не такие, как все, нестандартные, особенные, и они всегда были мне интересны. У моих знакомых родился такой ребенок – я играла с ним, разговаривала. Они мыслят не так, как мы, нестандартно ведут себя в разных ситуациях. Вот им говорят «цыплят по осени считают» и спрашивают: о чем она? Они отвечают: о цыплятах. Готовых ответов у них нет, они всегда непредсказуемы.
– А личные симпатии среди живущих в ПНИ у вас завязываются?
– Конечно. У нас в ПНИ около 700 человек, целый мини-город, и у меня идея снять всех, потому что они все интересные. Но не буду кривить душой, есть у меня любимчики. Например, Илюша Тентлер, он художник, очень стильный. Он разговаривает не очень внятно, но на дискотеки и на любые мероприятия ходит только в костюмах, у него белоснежные рубашки, и в галстуке обязательно красивая булавка. Наш парикмахер Татьяна знает, как его подстричь, и он ей объясняет, где подлиннее, где покороче. Кстати, именно в интернате, несмотря на свои ментальные проблемы, он раскрылся как художник. Видимо, атмосфера в отделении такая, и творческие занятия есть, и уход, а тут еще и тик-ток для него стимулом явился. Так что теперь Илья рисует на заказ. А еще я люблю Катю – за ее бешеный темперамент, жизнерадостность, за то, что из любой ситуации она делает оптимистичный вывод.
– А есть у жителей ПНИ что-то свое, личные вещи?
– Да, есть – альбомы с фотографиями, косметички у девчонок, шампуни. Они получают пенсию и покупают. Они такие же, как и мы. Вот я люблю мыло какое-то определенное, и они тоже, у них есть свои комплекты одежды, они заказывают себе по интернету всякие штуки, для бисероплетения например, или какие-то инструменты. У нас есть Андрей, который заказывает себе то батарейки, то фонарики – он все усовершенствует технику и ведет об этом канал на ютубе.
У меня не только тик-ток – еще есть инстаграм, «ВКонтакте», а недавно я открыла еще и ютуб. Мы показываем все как есть, заглядываем в тумбочку к Свете, она вытаскивает свою косметичку, помаду. Мы отвечаем на вопросы пользователей: почему у вас на дискотеке три девочки коротко стриженные – вы что, их бреете под ноль? И Жанна рассказывает, что ей нравится короткая стрижка. Ее стригут чаще всех – как только ежик чуть подлиннее отрастет. Но у нас не только сладкие ролики, недавно я залила очень тяжелую историю одного нашего подопечного.
– А что это за история?
– Это история человека из 2-го мужского отделения. Он рассказывает, как, живя в детдоме, воровал в церквях иконы и продавал их на Сенной площади по 100-200 рублей. Эти деньги он пропивал, его все время останавливала полиция, он постоянно задавал себе вопрос, почему его бросили родители. Надо видеть, с какой болью он это рассказывает. Около 10 лет назад он попал с ПНИ №9, совершенно случайно к нему подошел санитар и сказал: а давай я тебя отвезу в храм. Я не знаю, что на него так подействовало – слова санитара или сама поездка, но в нем произошел какой-то переворот, он начал коллекционировать иконы. Он очень умный и очень эмоциональный, очень хорошо говорит, уместно цитирует Библию. У меня, когда я брала это интервью, мурашки бежали по коже. Сколько в нем обиды, надежды, горечи, просветления, какая перемена произошла с ним после того, как санитар отвез его в храм.
– А может, ему вообще не место в ПНИ? Говорят, что туда часто отправляют детей, достигших 18 лет, а их главная беда – просто социальная запущенность…
– Конечно, все должны жить в семьях, и для таких людей государство должно создавать условия, приближенные к домашним. Но вот есть у нас дедушка, очень ухоженный, опрятный, рассудительный, он слушает ту же музыку, что и я, Фредди Меркьюри и группу Queen, любит кофе и сигареты, здорово разбирается кино. Я с ним пообщалась и подумала: наверное, его упекли, он нормальный! А потом собрала группу, повезла их на новогоднюю фотосессию и устроила чаепитие прямо в студии. И при виде льющегося кипятка этот дедушка стал чуть ли не биться об стены, его начало колотить – видимо, у него что-то связано с кипятком. Я растерялась, и только когда я поставила чайник на место, он пришел в себя. То есть образованные люди с высоким интеллектом тоже могут иметь психические заболевания.
Все это очень непросто, и моя цель нырнуть поглубже за стенку этих отчетных фотографий. Я не хочу что-то скрыть, не снимаю специально красивых или некрасивых, я хочу показать, что они разные, что они существуют. Они грустят и радуются по-разному, танцуют по-разному, реагируют на все по-разному. Я хочу сломать стереотипы про смирительные рубашки, про тюрьмы, про то, что эти люди агрессивны и не могут управлять собой. Нет, это особенные люди – и прежде всего люди. А еще хочу показать труд медсестер, санитарочек, заведующих, всего персонала.
– Сейчас все чаще говорят о том, что лучше бы вместо огромных ПНИ сделать много маленьких домов сопровождаемого проживания. Вы согласны, что там особым людям было бы лучше?
– Однозначно – да, и я думаю, что наша система к этому движется. Но все же пока у нас существуют ПНИ. У нас и медицинский комплекс, и кабинеты – узи, массажный, рентгеновский, и стоматологический, правда, один на 800 человек – это мало. Есть тренажерные залы, которые как раз сейчас модернизируются. Есть свой кинотеатр, где учитываются предпочтения особенных людей: например, там могут быть мультфильмы, есть дискотеки. А наш Вова Зайцев, он уже давно работает в нашем ПНИ дворником, очень хозяйственный и деловой мужчина, стоит на очереди на получение квартиры. Правда, номер очереди четырехзначный, но мы ждем вместе с Вовой, когда сбудется его мечта. Другой детдомовский парень тоже об этом мечтает – но как ему жить одному, он как ребенок, не различает цвета, ни красного, ни зеленого. Я слышала о сопровождаемом проживании, мне кажется, мы придем к этому формату, но пока у нас – ПНИ. И заметьте, пять лет назад у нас было 1000 человек, а сейчас – 700.
– А зачем столько медицинских кабинетов внутри ПНИ – не говорит ли это о закрытости, не проще ли водить людей в обычные поликлиники?
– Нет, и не потому, что мы закрыты от общества, а потому что наше общество не готово воспринимать в общих очередях людей с ментальными заболеваниями. А люди у нас очень разные – и бывшие учителя, и бывшие дальнобойщики, и спортсмены, у них есть свое прошлое, есть о чем рассказать. И они хотят общаться: я иду по коридору – кто-то выучил стишок, кто-то хочет станцевать, мы с ними читаем положительные комментарии под постами – их гораздо больше, чем негативных. Для многих тик-ток стал стимулом, чтобы учить стихи, рисовать. Этот формат неожиданно оказался очень терапевтическим.
– А почему вы не убираете негативных комментариев под своими роликами?
– Я за свободу слова, за рейтингом погони нет. То, что мы стали популярны, вышло случайно. Я удаляю только оскорбления. Хейтеры обращают внимание на внешний вид, физические особенности – это меня огорчает. Но я хочу, чтобы была настоящая картина отношения к особым людям. Я стараюсь отвечать всем, и на негативные отзывы тоже, объясняю, рассказываю. Не так давно кто-то написал: зачем снимать больных людей? И уже не я, а другая девушка ответила: они прежде всего люди, а не больные. Подписчики уже обсуждают эти вещи между собой – и это очень хорошо.
– То есть посыл и в сторону подопечных интерната, и в сторону общества?
– Я этого не ожидала, но вышло так. Отрицательные отклики не исчезают, публика тик-тока разношерстная, это могут быть и школьники, и пенсионеры, пишут и коллеги по работе: ой, а я из ПНИ в Сибири, а я из ПНИ в Ставрополе, ой, а у вас так, а у нас вот так, а у вас сняли карантин, а у нас не сняли. Люди делятся своими бедами: у меня в семье особенный сын. А кто-то пишет всякую ерунду – думаю, это школота. Но я все это оставляю, чтобы люди, заходящие ко мне, думали и анализировали, какое у нас сейчас состояние толерантности в обществе.
«А потом я увидел карцер». Что происходит в психоневрологических интернатах в России
«В любом закрытом учреждении те же законы, что и в ГУЛАГе»
Благотворительная общественная организация «Перспективы» много лет занимается помощью инвалидам как с физическими, так и с ментальными нарушениями, у ее сотрудников и волонтеров огромный опыт, в частности, работы с подопечными психоневрологических интернатов. Работают они и с ПНИ №9 – сопровождают переведенных туда выпускников специализированного детского дома. По словам директора организации Марии Островской, у нее двойственное впечатление от тик-тока Ольги Смешновой.
«С одной стороны, она, безусловно, делает замечательное дело – знакомит общество с жителями психоневрологических интернатов и делает это с позиции уважения к ним и к их жизни, – рассуждает Островская. – Тут она, конечно, большая молодец, там куча подписчиков, и она с хейтерами обращается разумно, не банит их, а разговаривает. С точки зрения общественной инклюзии, это правильная технология – вести диалог. У нее замечательная позитивная установка – буду разговаривать и переубеждать. Это мне очень нравится.
А вот каким образом, будучи в интернате, она не замечает катастрофы человеческой тех, кто там живет, – вот это для меня загадка, я не могу ее объяснить. Этого трудно не заметить. Если она бывала в закрытых отделениях, в отделениях милосердия, если она заглядывала в глаза молчаливым людям, которых никуда не выпускают за пределы комнаты, то она поняла бы, насколько это катастрофическое место. Единственное объяснение, которое у меня есть, – что она, по-видимому, соприкасается, условно говоря, со сливками – с людьми, которые всегда есть в интернате: они имеют особые пропуска и свободный выход за пределы учреждения, свободно перемещаются между отделениями, взаимодействуют с гостями. И если общаться только с ними, то можно подумать, что жизнь там неплохая. И это так и есть для той части, которая там адаптировалась, но часто они оказываются «паханами».
Как любом закрытом учреждении, там ровно те же законы, что и в ГУЛАГе, в тюрьме – то есть там есть приближенные к администрации люди, которые поддерживают порядок. Понятно, что нейролептики используются в дисциплинарных целях, снижая деструктивный настрой, – вместо устройства занятости можно просто всех положить спать. Но все равно персонала мало, и там, как и на зоне, есть привилегированные люди, приближенные к администрации, к врачам, к сестрам. Они поддерживают порядок, как умеют: в основном, конечно, путем насильственных действий. Большая часть насилия в таких интернатах идет не от персонала, а от одних жителей к другим. И персонал это либо поддерживает, либо закрывает на это глаза.
Думаю, Ольга ничего этого не видит, не бывает в закрытых отделениях, не общается с теми, с кем трудно общаться, в отличие от наших волонтеров, которые приходят и сами активно устанавливают контакт с теми, кто не жалуется, кто лежит. Вот у нее и получается такая светлая картинка, иного объяснения у меня нет, почему она не замечает, в какой среде оказываются люди, в какой изоляции они живут.
«Я увидела медсестру и заплакала». Как возвращаются в психоневрологические интернаты те, кого отпустили оттуда из-за коронавируса
«У этих видео что-то общее с ярмарками, на которую приводили карликов»
Светлана Мамонова, руководитель программы сопровождения выпускников детского дома, тоже считает очень важным, чтобы закрытые учреждения становились видимыми для общества.
«Там есть вполне милые ролики, а есть, с моей точки зрения, сомнительные – когда, например, показаны два пожилых человека с глубокой умственной отсталостью, и их как бы немножко высмеивают: покажи ушки, покажи глазки, – говорит Мамонова. – Тик-ток – это такой формат, который затрагивает примитивные стороны человеческого восприятия, он ориентирован зачастую на низкие вкусы, на легкие песенки, мелодии, там нет глубокого посыла. И мне показалось, что у этих видео есть что-то общее с ярмарками, на которые когда-то приводили карликов, юродивых на потеху публике. Я не думаю, что у всех зрителей при таком подходе возникают искренние и светлые чувства, не говоря уже о понимании реальной жизни этих людей.
Мне эти видео показались поверхностными, показывающими только внешнюю сторону этих людей, их непохожесть на всех остальных. Там есть видео с дискотекой – да, дискотеки есть во всех интернатах, но гораздо интереснее было бы показать, как эти люди едут в обычный клуб или ресторан, находятся в обычном обществе, а не запертыми в стенах актового зала психоневрологического интерната».
«Перспективы» работают с такими людьми 25 лет и знают, какие человеческие трагедии скрываются в подобных учреждениях, сколько там тоски и боли, как много людей мечтают вырваться из этих стен, ждут открытия новых домов сопровождаемого проживания, где возможна жизнь без заборов.
«В психоневрологический интернат №9 в свое время переводилось много людей из мест заключения, и соответствующая атмосфера там чувствовалась. Там даже в холле висели правила – не посещений родственников, а свиданий с родственниками, как в тюрьме, – говорит Мамонова. – Года 4 назад к нам обратилась женщина, у которой умер ее взрослый сын, живший в этом ПНИ, она просила обратить внимание на то, как там ухаживают за самыми слабыми.
Мне тогда удалось вместе тогдашней представительницей вице-губернатора Петербурга Анной Митяниной попасть в закрытое отделение, и мы обнаружили там серьезные проблемы: там были плохие условия для людей с множественными нарушениями, у них не было никакой занятости, и от безделья бывали случаи тяжелой аутоагрессии. Но сегодня это одно из самых открытых для нас учреждений, у нас есть взаимодействие с руководством, и это очень радует».
Среди системных проблем, общих для всех российских психоневрологических интернатов, по словам Мамоновой, – это отсутствие права на личное пространство.
«Нет людей не таких, как мы». Как работает ПНИ, который поставила в пример Нюта Федермессер
«Люди, которые там живут, лишены индивидуальности. Однажды в одном из петербургских интернатов я попросила показать личные вещи людей, которые там живут. Открыли тумбочку, в ней лежали трусы. Я попросила посмотреть маркировку, чьи они. И сотрудница мне ответила: как чьи, это трусы 7-го отделения. Кто возьмет, тот возьмет – в этом вся подноготная интернатов, где у людей нет ничего своего, даже трусов, это унизительно для человека.
Зайдите в туалеты в большинстве таких интернатов – там нет перегородок между унитазами, нет кабинок – никому не приходит в голову, что у жителей этих учреждений есть человеческое достоинство. Причем это не приходит в голову уже при проектировании. Или практика, применяющаяся к самым ослабленным, – они не гуляют с ноября до апреля, чтобы не простудились. То есть к людям относятся, как к вещам в камере хранения – положили, закрыли, и больше им ничего не нужно, – рассуждает она. – Если сейчас прийти в любой интернат, и в 9-й тоже, собрать людей и спросить, какие у них проблемы, какие они видят несправедливости, я уверена, что найдется много желающих говорить – если, конечно, они будут знать, что им за это ничего не будет. Несколько лет назад мы проводили во всех петербургских интернатах семинар по тем правам, которые есть у этих людей. Люди с удивлением узнавали, что они, живя в интернате, остаются гражданами России со всем объемом прав, а в интернате они клиенты, и к ним должно быть соответствующее отношение. И к нашим юристам выстроились очереди – люди хотели пожаловаться, получить поддержку».
– А почему люди из ПНИ и те, кто их опекает, часто жалуются на то, что после переселения туда у них очень быстро исчезают личные вещи –фотоальбомы, привезенные из дома или из детдома, подарки, сувениры?
– Да, в больших тысячных интернатах все исчезает, как в черную дыру. Там у человека нет своего шкафчика с замком, кто угодно может зайти в твою комнату, где тоже нет замка, взять и унести все, что захочет. Наши ребята постоянно жалуются – то одно пропало, то другое, берут их же соседи. Все общее, ничего своего, у тебя нет ни одного ключа. Помню, когда наши юристы консультировали в одном из интернатов, один человек стал закапывать бумаги в пакете под деревом во дворе. Наши сотрудники решили, что он сошел с ума, подошли к нему, а он говорит: а куда я положу эти документы, ведь украдут.
Это очень страшно, что взрослому человеку негде хранить важные для него вещи, разве что под деревом зарыть. Санитарки говорят: ну как он закроет свою тумбочку, а вдруг он там ножницы спрячет и потом с ними что-то сделает? Это обратная сторона огромных учреждений – персонала мало, невозможно и договариваться с каждым персонально, чтобы он отпер и показал свой шкафчик, эта система не ориентирована на человека.
«Как в сказке про Золушку: исполняется 18 лет – все превращается в тыкву». Почему родители «тяжелых детей» против ПНИ
По моим наблюдениям, страна хоть медленно, но все-таки двигается в сторону устройства таких людей в домах сопровождаемого проживания, Минтруда при поддержке общественных экспертов разрабатывает для этого нормативную базу. Надо принимать закон о распределенной опеке, надо исправлять юридическую коллизию, при которой директор интерната – опекун тех недееспособных, кто там живет, и он же руководитель учреждения, оказывающего им услуги, так что недееспособные граждане находятся в полной зависимости от директора.
Вспомним, что в Германии, в Финляндии еще в конце ХХ века были огромные интернаты на тысячи человек, а теперь там от этого отказались. Я очень надеюсь, что мы не так быстро, как бы хотелось, но тоже идем к этому. И в этом смысле тик-ток про ПНИ №9 – вещь очень позитивная, пусть поверхностно, но он все же говорит обществу о том, что такие люди есть. Этот ПНИ, кстати, стоит напротив высотки, жители которой одно время жаловались, что надо бы построить высокий забор, – они не хотели видеть гуляющих обитателей ПНИ. Такие проекты, как этот тик-ток, как раз и служат тому, чтобы между особыми людьми и всеми остальными не было никаких заборов.