что делать если сын трансгендер
«Мой сын — женщина»: как родителям это принять?
Старшему поколению бывает трудно понять и принять многие решения выросших детей. А такой радикальный поступок, как смена пола или гендера, может поначалу вызвать шок. Отец человека, решившегося на трансформацию, рассказывает о своем опыте принятия новой реальности и о том, как ему в этом помогла психотерапия.
Cдрузьями, далекими от психологии, мы нередко обсуждаем острые темы, которые волнуют всех. И в последнее время все чаще заходит речь о трансгендерных людях, чей биологический пол не совпадает с их гендерной идентичностью, то есть внутренним ощущением себя как человека того или иного пола.
Для моих знакомых это словно вести с другой планеты. Одно дело, если речь об актерах и представителях богемы, таких как актриса Эллен Пейдж, которая 1 декабря 2020-го сделала каминг-аут как транс-мужчина и сменила имя на Эллиот. Но им сложно представить, что трансперсоны ходят по тому же городу, что они сидят за соседним столиком в кафе или делают другим стрижку или маникюр, продают им продукты, пишут для них статьи, придумывают рекламные ролики.
А мои будни наполнены самыми откровенными историями. И все чаще разговоры о праве выбирать и пол, и гендер возникают в терапевтическом пространстве.
Все эти случаи трогают меня — каждый по-своему. И тем более радостно наблюдать, как люди, совершившие переход (то есть они привели свою гендерную идентичность в соответствие со своими ощущениями с помощью медицинского вмешательства — или при помощи более простых средств вроде смены одежды) говорят о себе, о своих сложностях.
Я обратила внимание, что при обсуждении этого вопроса люди часто упускают один важный элемент. Что переживают и чувствуют родители тех, кто решил совершить такой крутой поворот в своей жизни? Вспомнилась история одного моего клиента.
НЕОБЫЧНЫЙ ЗАПРОС
Ко мне за помощью обратился мужчина из Европы. Чтобы поговорить о самой страшной и тревожной теме, он потратил немало времени и нашел психотерапевта, живущего как можно дальше.
Я понимала, как ему тяжело, но все же настояла на том, чтобы работать с видеосвязью. Во всей его фигуре, в покатых плечах, потрескавшихся (искусанных?) губах было что-то сложно уловимое. Я долго подбирала верное слово, больше всего подходило «обреченность».
Михаил (имя изменено) минут пять очень сбивчиво говорил о том, что его сын трансгендер, что Михаилу нужна помощь с этим и только этим, ведь ситуация нестандартная. А в остальном у самого Михаила дела отлично и психолог ему точно без надобности, да и тут нужно лишь экспертное мнение.
Мария Эриль: Михаил, как вы узнали, что ваш сын не в ладу со своим полом?
Михаил: Он решил сказать мне об этом в переписке. Месяца три назад он отправил видео, на котором сногсшибательная женщина в вечернем платье грациозно спускается по лестнице. Он написал: «Эта женщина — я».
— На видео был ваш сын, переодетый в женщину?
— В том-то и дело, что нет. Я сначала подумал, что это его юмор, который я всегда понимал с трудом. Не обратил внимания на видео, отправил ему смайлик. А он отправил что-то в духе: «Нет, я серьезно. Эта женщина — в точности то, как я ощущаю себя». Потом у нас затянулась странная переписка, я пытался понять — может быть, это к тому, что женщина одна идет по шикарной лестнице, ей одиноко и ему тоже? Он там один все эти 3 года учебы в Германии, вдали от семьи и друзей… В общем, все было мимо, и он просто написал мне: «Папа, я чувствую себя женщиной». Даже не могу сказать, что я почувствовал в тот момент. Наверное, просто впал в ступор. Сын неплохо меня знает. Он сказал, что мне нужно «переварить» все это, и он готов ответить на мои вопросы.
— Что происходило с вами в тот период?
— Это самое странное. Наверное, неделю. Или две недели. Я не помню. В общем, долго я жил обычной жизнью: вел переговоры, занимался спортом. Иногда специально «доставал» из какого-то дальнего угла разума эту мысль, но мозг тут же «убегал» от нее. Я даже не замечал, как думал уже о чем-то другом. О том, как мы с женой поедем в отпуск, о чем угодно — но не об этом.
— Когда получилось в полной мере осознать произошедшее?
— Ну вот когда-то потом. Почему-то на ютьюбе случайно включился странный ролик. Сейчас…
Михаил нашел то самое видео, от которого я мгновенно почувствовала тошноту, по телу волнами расходился ужас. Фоном звучала какая-то ерунда, похожая на заклинание.
— В общем я заперся в кабинете, слушал это сатанинское бормотание и покрывался потом. Играла эта музыка, а у меня перед глазами скакали сцены из операционной. Я представлял, как ему будут… Ну вы понимаете.
Михаил, который до этого чуть что вспыхивал и краснел, вдруг стал совершенно бледным, почти прозрачным.
— Вы очень побледнели, Михаил. Как вы сейчас себя чувствуете?
— Меня опять тошнит. Тогда от этого ролика и всех мыслей меня вырвало. Я не скажу, что плохо отношусь к трансгендерным персонам или против этого. Головой все понимаю. Просто это же мой сын, понимаете? Я его купал в детстве, я помню его подростком, когда кроссовки уже мои, а джинсы еще из детского отдела. Не могу переварить, что это тело так изменят. Скажите! Что я сделал неправильно? Почему вдруг случилось так, что тело моего сына больше не подходит ему?
Я пытаюсь отмотать все назад, я вспоминаю… Когда я упустил это? Как я мог не видеть? Может быть, я передавил на него, как вы думаете?
— Вы пытаетесь найти свою ответственность за его решение?
— Наверное, нет. Я просто разобраться хочу.
— Если придет понимание, что тогда?
— Хм, это сложно сказать. Тогда нужно будет как-то с этим жить.
— Получается, пока вы не разобрались с этим, трансгендерность вашего ребенка словно бы не вошла в вашу жизнь?
— Понимаю, к чему вы клоните. Это неприятно, если честно. Ну хорошо, если я перестану пытаться искать виноватых и соглашусь, что да, это так, мой сын — трансгендерный человек, то что будет дальше?
Михаил, умнейший человек и успешный бизнесмен, привык в ситуации неопределенности находить опору в знаниях и понимании. Интеллектуализация — одна из сильнейших наших психологических защит. Одна мысль цепляется за следующую, уводя нас подальше от самого сложного — от собственных эмоций и переживаний.
Размышляя о причинах и следствиях, Михаил принимает эмоциональное «обезболивающее», потому что боли и горечи для него в этой ситуации слишком много, они льются через край.
— Важно понять, какими будут ваши отношения с ребенком теперь, после того, как он рассказал о планах сменить пол.
— Вы уже не первый раз называете моего сына ребенком. Это специально?
— Я знаю, что для трансгендерных людей непросто нащупать правильные местоимения.
— Это намек на то, что мне надо перестать говорить «он»? Теперь «она»?
— Об этом нужно спросить вашего сына — или вашу дочь. Мы пока не знаем, как правильно обращаться. Вы обсуждали эту тему?
— Нет. Давайте пока называть его «он». В общем, с тех пор как все стало известно, я обратил внимание на то, что даже в переписке сын использует обезличенное обращение. Не «я купил худи» а «вот новая покупка, зацени». И ведь когда не знаешь подробностей, это не кажется чем-то странным. Я пытаюсь отмотать все назад, я вспоминаю… Когда я упустил это? Как я мог не видеть? Может быть, я передавил на него, как вы думаете?
— Как вам кажется, мне ли адресован этот вопрос?
— Ну. Я не знаю. Ему, конечно. Но разве он скажет? Он очень любит меня и семью. Никогда не признается, если это из-за меня с ним все это происходит.
— Эти. изменения. У меня что — не будет больше сына?! Ну то есть будет, но просто.
— Дочь? Ах, ну да. Все так. Просто у меня появится дочь. Интересно, как ее будут звать?
В ПОДДЕРЖКУ РОДИТЕЛЯМ
Мы с Михаилом провели не один десяток встреч. Отношения с сыном переживали взлеты и падения, было сложно найти скорость развития, которая устраивала бы обе стороны.
«Рождение» дочери стало освобождением от споров. Галантный от природы, Михаил переключился на новый регистр — он стал терпимее и нежнее. Казалось, от дочери он ждал меньше, чем от сына. Он был готов любить ее просто так, без оглядки на оценки и достижения.
Некоторое время спустя Михаил попросил меня поделиться его историей для того, чтобы внести свой вклад и поддержать всех тех, кто как и он когда-то, потерян и обескуражен такими кардинальными переменами в жизни ребенка.
Мария Эриль психотерапевт
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Личный опыт«Когда он был маленькой»: У меня трансгендерный ребёнок
Мама трансгендерного ребёнка об отношениях с сыном
Интервью: Ксюша Петрова
Иллюстрация: Даша Чертанова
О трансгендерности в мире говорят всё больше, хотя какие-то вопросы по-прежнему остаются без внимания — например, мы мало знаем об опыте родителей трансгендерных детей и о том, как они строят отношения со своими повзрослевшими детьми. Нашей героине двадцать три года назад сказали, что у неё будет девочка — но всё сложилось иначе.
ы всегда были положительной, обычной семьёй: я, мой первый и единственный муж и ребёнок. Не ссорились, вместе ездили отдыхать. Ребёнок очень рано начал говорить, к полутора годам уже выдавал сложноподчинённые предложения. Когда он был маленькой
девочкой, он себя идентифицировал с волком из «Ну, погоди!». Его спрашивали, как его зовут, а он отвечал: «Волк!» Всегда любил рисовать. Из игрушек у нас были в основном плюшевые животные, ещё была одна Барби-гимнастка, но она быстро сломалась, потому что у неё были шарниры и в них на пляже попал песок. Игрушками разыгрывала разные истории — знаю, что он теперь пишет рассказы, но мне не даёт читать. Это была такая бодрая девочка — гоняла на велике, дралась.
У нас не было конфликтов, мне всегда казалось, что у нас с ребёнком взаимопонимание. Конечно, были проблемы, связанные с пубертатом: это была такая пацанская девочка, поэтому она больше дружила с мальчиками, трудно входила в коллектив. Мои переживания вряд ли сильно отличались от проблем других родителей подростков: иногда мне не нравился её тон, бардак в комнате, но я молчала и терпела, понимая, что это пройдёт.
Когда все девочки в школе должны были ходить на уроки кулинарии, а мальчики — на программирование, она заявила директору: «Пусть меня считают мальчиком». Поскольку я феминистка, меня это не смущало. Не помню, чтобы мы как-то специально разговаривали о гендерных вопросах, но думаю, что общий настрой в семье, моя реакция и реакция мужа на разные события повлияли на её мировоззрение.
Однажды — ему тогда было шестнадцать лет — мы курили на балконе (я поняла, что странно ему запрещать, пока я сама курю, поэтому мы не скрывались друг от друга), и он сказал мне, что считает себя трансгендерным мальчиком. Я к тому времени уже научилась озвучивать свою растерянность, поэтому ответила: «Окей, что мне нужно сделать по этому поводу?» Он ответил: «Пока ничего». Я пошла изучать вопрос. Сначала у меня было три варианта: я подумала, что либо у него какое-то психическое заболевание, либо это такой всплеск позднего пубертата, чтобы привлечь внимание, либо его заколдовали. Я проверила все три варианта и пришла к выводу, что ничего ужасного с ним не случилось — просто у меня трансгендерный ребёнок.
Он никогда в социуме не представлялся как мальчик — ни в экстернате, ни в университете. Чтобы заявить об этом, нужно много внутренней силы, чтобы выдержать всё, что тебе люди могут предъявить в ответ
Тогда он уже совсем не мог находиться в коллективе и ушёл из обычной школы в экстернат. Не знаю, почему ему в том классе было так плохо — может быть, из-за гендерной дисфории. Когда он пришёл в экстернат, он был таким фриком: новые одноклассники не знали ничего о его истории и там не нужно было ни с кем близко контактировать. В обычной школе все его воспринимали как девочку, девочку со странностями — наверное, это было тяжело.
У меня вся жизнь разделилась на «до» и «после», поэтому когда речь идёт о времени «до», я говорю «она», когда о «после» — «он». Из-за этого я попадаю в глупые ситуации — вроде следишь за языком, но иногда всё равно проговариваешься. Недавно я так проболталась в парикмахерской — я там всегда говорила, что у меня сын, а тут рядом заплетали волосы маленькой девочке, и я сказала: «Ой, я тоже своему плела косички».
Он никогда в социуме не представлялся как мальчик — ни в экстернате, ни в университете. Чтобы заявить об этом, нужно много внутренней силы, чтобы выдержать всё, что тебе люди могут предъявить в ответ. Поэтому и я мало кому рассказываю о нём — у меня на работе знают несколько человек, только те, в ком я уверена. Мои родители в курсе, а бабушка и дедушка со стороны мужа не знают, мы решили им не говорить. Получается смешно: с момента каминг-аута прошло семь лет, он уже взрослый, у него есть работа, личная жизнь, он живёт отдельно и, видимо, из-за этой новой уверенности иногда проговаривается на семейных праздниках, говоря о себе в мужском роде. Я тоже, потому что уже давно привыкла так к нему обращаться. Но это почему-то не замечают, воспринимают как случайные оговорки, не задают никаких вопросов.
Думаю, что те бабушка и дедушка, которые не знают о его трансгендерности, просто не представляют, что такое бывает. Они считают, что я со странностями, поэтому не удивляются, что и ребёнок такой же: коротко острижен, ходит в бесформенной одежде. Моим родителям я рассказала обо всём просто, за чашкой чая — правда, пришлось сначала немного поговорить о трансгендерности в принципе. К этому времени у меня уже была гипотеза о том, почему с ним это произошло — у науки есть кое-какие предположения на этот счёт. Одно из возможных объяснений происхождения трансгендерности — последствия стресса, который испытывает мать во время беременности. Большой выброс адреналина и кортизола, который происходит примерно на десятой-двенадцатой неделе беременности, когда закладываются основные центры в коре головного мозга, может повлиять на развитие плода. На меня как раз во время беременности было совершено нападение, думаю, что дело в этом. У меня никогда не было мыслей вроде «Кто виноват, что делать?» и «Неужели это мы плохо его растили?». Но от людей я боюсь именно такой реакции — что меня начнут обвинять в том, что я неправильно воспитала ребёнка. Всё-таки желание быть «хорошей матерью» сидит где-то глубоко внутри меня, поэтому непроверенным людям я о нём не рассказываю.
Я знаю других родителей «нестандартных» детей: меня с ними знакомят специально, потому что в сообществе я выступаю положительным примером мамы, которая спокойно отнеслась к этой ситуации — это именно ситуация, а не проблема
Мои мама и папа сначала поволновались, а теперь спокойно к этому относятся, они в переписке называют его в мужском роде и тем именем, которое он выбрал. Он и фамилию сменил, потому что выбранное им французское имя не подходило к моей фамилии, хотя она гендерно нейтральная. Забавно, что мне от этого совсем не грустно — наверное, потому что я сама в интернете и в каких-то личных делах представляюсь не так, как записано в паспорте. Мне даже не грустно от того, что у меня вряд ли будут биологические внуки. Правда, может быть, это только сейчас так, пока ему двадцать три, а потом моё отношение сто раз поменяется.
Все нынешние переживания — мелочи по сравнению с тем, что было в подростковом возрасте. Было очень тяжело: он резал руки, у него была аутоагрессия. Я постоянно боялась, что он выйдет в окно или вскроет вены в наше отсутствие. По сравнению с этим всё остальное не имеет значения. Мне очень хочется, чтобы он был счастливым человеком, смеялся, ходил в кино, чтобы у него были друзья, чтобы он полностью себя обеспечивал, потому что для него это будет правильно — он будет себя чувствовать увереннее, сильнее. Это сейчас занимает меня больше всего. Может быть, когда всё устаканится, мне захочется чего-то другого, но пока так.
Мой муж гораздо больше переживал — за возможную реакцию окружающих, за эмоциональное состояние ребёнка. Я оптимистичнее настроена, наверное. Конечно, кое-что ему пришлось объяснять, но у нас не было конфликтов на эту тему. Мы с сыном продолжаем много общаться: где-то раз в неделю он к нам приезжает, переписываемся практически каждый день. Я знакома с его друзьями, с его партнёром — это тоже трансгендерный мальчик, довольно стеснительный, они у нас вместе жили месяцев девять вместе, пока не съехали. Сын сказал: «Мама, твоя обязательная тарелка супа расхолаживает». Теперь они живут вдвоём, вторую кошку недавно завели — ни разу не была у них в гостях, но в отпуск планирую поехать, потискать кошек.
Среди друзей сына много трансгендеров, которые находятся на разных стадиях перехода: те, кто начал гормональную терапию, и те, кто уже сделал какие-то операции. Мой ребёнок ещё только приходит к необходимости гормональной терапии, пока принимать ничего не начал. Насчёт дальнейших планов я не знаю — наверное, он будет делать операции, но сколько и какие, пока непонятно. С медицинской точки зрения я с ним обсуждаю только то, что касается безопасности: я знаю, что многие трансгендеры по советам друзей или из интернета начинают самостоятельно принимать гормоны, достают препараты через знакомых. Поэтому единственное, о чём я его попросила, даже потребовала, — чтобы он прошёл обследование у врача, нашёл квалифицированного эндокринолога, который сможет его проконсультировать.
Думаю, что об этом стоит знать родителям любого ребёнка, не только трансгендера: самое главное — чтобы ребёнок был счастлив, а каким именно он будет, уже не нам решать
Университет он не окончил, но сейчас продолжает учиться сам: делает переводы, рисует и занимается веб-дизайном. За его карьеру я не волнуюсь: он сам выбрал такую сферу, где всем всё равно, кто сидит по другую сторону монитора. Думаю, что многие люди, с которыми он общается в Сети, не знают его историю.
Я знаю других родителей «нестандартных» детей: меня с ними знакомят специально, потому что в сообществе я выступаю положительным примером мамы, которая спокойно отнеслась к этой ситуации — это именно ситуация, а не проблема. Родители боятся, как отреагирует общество, что скажут люди, а я рассказываю, что всё не так страшно, как им представляется. Мой ребёнок провёл подготовительную работу: до каминг-аута подсовывал мне разные статьи о трансгендерности, подготавливал почву. Когда я читала об этом и ещё не знала, что это относится ко мне и моей семье, у меня тоже не было негатива — я думала: «Ой, ну надо же, как бывает», — а не говорила, что «они все психически нездоровы» или «дело в воспитании». Наверное, поэтому мой сын и решился мне открыться — убедился, что я адекватно реагирую на эти статьи. Он мне рассказывал о разных ситуациях с его друзьями: у некоторых родители сначала были в ужасе, а потом постепенно принимали ситуацию, есть те, кто реагирует спокойно, у других доходит до полного разрыва отношений.
Думаю, что об этом стоит знать родителям любого ребёнка, не только трансгендера: самое главное — чтобы ребёнок был счастлив, а каким именно он будет, уже не нам решать. С детьми разрывают отношения не только из-за трансгендерности или из-за ориентации, но и из-за отказа выйти замуж за человека, которого одобрили родители, из-за того что он выбрал не тот путь обучения, не ту профессию. Классическая история: люди пытаются реализовать в детях то, чего не достигли сами. Думаю, всем стоить помнить об этом и регулярно напоминать себе, что главное — счастье ребёнка. Я, как мама, учила его, что можно всё, независимо от того, мальчик ты или девочка. Что мужчины имеют право на чувства. Наверное, это два самых главных принципа, на которых я его воспитывала.
Я точно знаю, что сама бы не хотела быть мужчиной. Но как матери мне повезло: ребёнок один, а опыт воспитания и девочки, и мальчика. Хотя тут ещё непонятно, кто кого воспитывает: мне иногда кажется, что ребёнок может рассказать нам гораздо больше, чем мы ему. Я ему рассказываю о своих проблемах, а он меня утешает, даёт советы. Иногда мне кажется, что он взрослее нас. Не знаю, связано ли это с трансгендерностью, или он просто сам по себе такой. Вообще я им очень довольна — мне кажется, он хороший человек.
«Мама сказала, что я девочка» Почему в США детям позволяют менять пол и к чему это может привести
«Я девочка», — говорит на камеру маленький мальчик. «Кто тебе так сказал?» — спрашивает отец. Сын отвечает: «Мамочка. Она одевает меня в платья, красит мне ногти и говорит, что я девочка». Герою ролика на момент съемки всего три года. Несколько лет спустя этот ролик разойдется по соцсетям, программам крупнейших американских телеканалов и станет доказательством в судебном процессе. Дело семилетнего техасца Джеймса Янгера, которого мать считает девочкой, в 2019 году стало поводом для очередного скандала, расколовшего американское общество. «Лента.ру» разобралась, почему дети все чаще решают сменить пол и как, а главное — зачем взрослые поощряют такое решение.
Родители Джеймса развелись, когда он и его брат-одногодка Джуд были совсем малышами. Опеку над детьми разделили между отцом, Джеффри Янгером, и матерью, терапевтом Анной Георгулас. Конфликт между ними начался после того, как мать решила, что Джеймс страдает от гендерной дисфории — то есть что его физиологический пол не соответствует внутренним ощущениям, и на самом деле сын считает себя девочкой.
По словам Георгулас, впервые она задумалась об этом, когда мальчик выбрал в «Макдоналдсе» девчачью игрушку. Затем она стала замечать, что ребенку нравятся женские персонажи в любимых мультфильмах, и в играх он порой берет на себя их роль. Она проконсультировалась с несколькими коллегами, и совместно они пришли к выводу, что Джеймс на самом деле хочет быть девочкой. После этого Анна стала называть сына женским именем, одевать в платья, в том числе в школу, и другими способами показывать, что принимает его идентичность, не совпадающую с биологическим полом.
Отец счел, что мать навязывает ребенку такое решение, но убедить бывшую жену пересмотреть подход к воспитанию сына ему не удалось, и он организовал широкую общественную кампанию. «Я забочусь об интересах своего сына Джеймса», — написал Джеффри на специально созданном сайте «Спасем Джеймса».
Когда он со мной, он не показывает никаких признаков того, что хочет быть девочкой, хотя выбор у него есть
Янгер подчеркнул, что если мальчик в итоге отправится на терапию, останавливающую половое созревание, то лишится того, о чем пока не способен задумываться всерьез — способности иметь детей. А именно к гормональной терапии привели бы в итоге решения Георгулас. Но Джеффри удалось добиться освещения ситуации в крупнейших СМИ и получить поддержку консервативных американцев. Причем не только публичную — его группа в Facebook собрала больше 25 тысяч подписчиков, — но и финансовую: на ведение тяжб ему пожертвовали около 45 тысяч долларов.
А была ли девочка?
«Эти родители не могут сойтись даже на том, какого пола их ребенок», — такой фразой прокомментировал дело адвокат, представлявший сторону Джеффа Янгера. Суд рассмотрел все показания свидетелей, в том числе соседей и прихожан церкви, в которую ходила семья. Соседи рассказали, что Джеймс, регулярно бывавший у них в гостях, вел себя как стереотипный мальчик, но жаловался, что мама не позволяет ему коротко стричь волосы. Когда Анна на Хэллоуин одела сына в костюм принцессы, он спрятался в углу и плакал, а потом отказывался говорить об этом даже спустя несколько месяцев.
Джеймс Янгер c отцом
Присяжные тем не менее вынесли вердикт в пользу матери ребенка — 11 из 12 человек решили, что опеку и все решения о его дальнейшей гендерной терапии стоит доверить только ей. По этому поводу в консервативных медиа поднялась буря негодования, но продлилась она недолго. Судья Ким Кукс не согласилась с вердиктом коллегии и постановила, что решения о будущем Джеймса должны устраивать обоих родителей. К тому же она наложила на бывших супругов так называемое правило молчания — запретила им публично высказываться на эту тему.
На громкое дело обратили внимание многие консервативные политики. Губернатор Техаса республиканец Грэг Эбботт сообщил об особом рассмотрении дела Джеймса Янгера, а сын американского президента Дональд Трамп-младший назвал действия Георгулос «жестоким обращением с детьми» и призвал людей «выступить против этого дерьма». Большинство реакций на эти сообщения в соцсетях — слова поддержки от сторонников Республиканской партии.
Политический вопрос
Совсем иначе на это дело смотрят оппоненты республиканцев. Демократическая партия США еще со времен правления президента Барака Обамы обращает особое внимание на права трансгендеров — чего стоит только его скандальное распоряжение урезать финансирование школам, где не предусмотрены гендерно-нейтральные уборные. Это решение, как и ряд других — о службе в армии, размещении в тюрьмах и защите от дискриминации — отменила нынешняя американская администрация.
В преддверии новых президентских выборов 2020 года кандидаты от демократов показывают, насколько им претит политика Трампа. Один за другим они предлагают прогрессивные новации. Среди них и защита прав юных трансгендеров. Так, на публичный разговор с сенатором Элизабет Уоррен пришел ребенок, представившийся «девятилетним трансгендерным американцем». Такое представление вызвало бурную реакцию аудитории: зал буквально взорвался аплодисментами.
На вопрос ребенка о том, позаботится ли возможный президент-демократ о таких, как он, Уоррен ответила жестко и утвердительно. По ее словам, оказавшись у руля, она поведет себя совсем не так, как Трамп: уволит нынешнего секретаря по образованию и найдет на эту позицию человека, который обеспечит права и безопасность «для каждого нашего ученика». Пока, однако, нынешнему американскому лидеру прочат второй срок — а значит, этот вопрос, как и многие другие, вряд ли окажется под контролем либеральных политиков.
Гендерная поддержка
Впрочем, нельзя сказать, что консервативные избиратели на самом деле влияют на курс американского государства. Оно и сейчас не всегда отказывает ребенку в праве менять пол — часто все происходит наоборот. Так, в феврале 2019 года журнал The Federalist сообщил, что законодатели штата Южная Дакота отказались от поправки, которая позволила бы родителям иметь решающий голос в назначении ребенку гормональных препаратов, подавляющих половое созревание.
Глава Американского колледжа педиатров доктор Мишель Кретелла рассказала изданию о своем опыте работы с такими семьями: из семи случаев, с которыми она сталкивалась в 2016-2017 годах, шесть касались девочек-подростков, у которых гендерную дисфорию диагностировали после развода родителей. В седьмом случае фигурировала мать-психолог с тройняшками мужского пола, одного из которых она считала девочкой и с двухлетнего возраста одевала в платья. Все тяжбы, о которых рассказала Кретелла, закончились одинаково: родителю, который был против смены пола, отказали в праве голоса по медицинским проблемам ребенка.
По решению Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), с 2019 года гендерная дисфория не считается психическим расстройством. Сторонники прогресса уверены: медицина на их стороне, а родители, которые не поддерживают трансгендерных склонностей своих детей, — ортодоксы, идущие против научных фактов. Они считают, что «исследование подростками гендерных рамок» непременно следует поощрять, а с определенного возраста (часто еще до достижения 18 лет), если потребуется, назначать им блокирующие половое созревание гормоны, чтобы затем хирургически изменить их первичные половые признаки и удалить вторичные.
Распространяя свои идеи, активисты встречаются не только с судьями и сотрудниками ювенальной юстиции. Они проводят уроки на тему трансгендерности для дошкольников и организуют особенные смены в летнем лагере, где дети могут проявлять себя как захотят, не боясь осуждения и насмешек. Их идентичность, представление о себе как о «рожденных в неправильном теле» считаются первичными по отношению к физиологии.
Джон или Джоанна
Исследования медиков в области проблем трансгендерности начались десятилетия назад. Изначально они были направлены в основном на проблему социализации детей, которые не имели возможность стать полноценными мужчинами и женщинами вследствие гендерной дисфории.
Знаковым признан случай канадца Дэвида Реймера. В прошлом веке его описал известный в то время новозеландский доктор Джон Мани. В 1965 году в семье Реймеров родились близнецы, которых назвали Брюсом и Брайаном. Из-за неловкости врачей во время обрезания в полугодовалом возрасте Брюс практически полностью лишился гениталий. Родители не знали, как растить искалеченного ребенка, и обратились за советом к Мани, увидев его по телевизору: он рассказывал о возможности поменять пол ребенка с помощью гормонов и хирургии.
Мани еще с 1950-х годов развивал теорию о том, что гендер человека не привязан к его биологическому полу — и история Реймеров стала звездным часом его изысканий. Двухлетнего Брюса хирургическим путем превратили в Бренду, назначили ему гормоны и стали растить как девочку — одевать в платья, покупать соответствующие игрушки. Женскую социализацию, хоть и с оговорками, можно было признать успешной.
Эксперимент, из соображений анонимности названный «случаем Джона/Джоанны», стал известен на весь мир. Феминистки, медики и психологи годами использовали его как показательный пример того, что гендер формируется исключительно воспитанием, а Мани выпустил о нем книгу и выступал с лекциями на эту тему вплоть до 1980 года.
Причина, по которой он перестал комментировать случай Реймера, открылась лишь в 1997 году: оказалось, что в 14-летнем возрасте «Бренда» отказалась принимать эстроген и потребовала у родителей объяснений. Когда все открылось, подросток не рассердился, а ощутил облегчение. «Впервые все вдруг стало ясно, и я понял, кто и что я есть», — рассказывал позже мужчина, взявший имя Дэвид.
Изменчивые настроения
Именно подобного исхода и боятся противники ранней смены пола — юные трансгендеры, выросшие бесплодными от гормональной терапии, могут пересмотреть свое решение, а возвращение к прежнему половому развитию для них будет уже невозможно. По соответствующему запросу в YouTube можно найти десятки видео взрослых трансгендеров, которые делятся с подписчиками своими переживаниями. Они рассказывают, что прошли точку невозврата до того, как пожалели о смене пола, или после многих лет терапии поняли, что их ожидания от нее были преувеличены.
Немаловажен и другой фактор: даже если меняющий пол человек находится в дружелюбной среде, где его не осуждают и не презирают, ему сложнее общаться с людьми и устраивать личную жизнь. Даже в Канаде, население которой сложно назвать нетерпимым, 87 процентов респондентов заявили, что не стали бы встречаться с трансгендером.
Консервативные СМИ, освещая проблему, часто ссылаются на исследование 2014 года, авторы которого изучили большое количество случаев гендерной дисфории у детей и пришли к выводу, что часто это явление временное. В отличие от взрослых трансгендеров, которые чаще всего не могут избавиться от ощущения пребывания в чужом теле, большинство детей — от 73 до 88 процентов девочек и от 77 до 94 процента мальчиков — во взрослом возрасте не сообщали о подобных проблемах. Авторы исследования отмечают, что большинство наблюдавшихся с гендерной дисфорией в детстве в итоге оказались гомосексуалами, просто в детском возрасте это проявлялось именно так.
Одна из ключевых проблем в этой области, подчеркивают ученые, в том, что любые рекомендации по терапии не имеют более серьезных оснований, чем мнение и опыт отдельно взятого эксперта или коллегии, а их пациенты часто еще недостаточно взрослые, поэтому неизвестно, что ждет их в будущем.
В связи с этим многие специалисты предлагают родителям, дети которых не принимают свой пол, занять наблюдательную позицию — не вмешиваться в естественное развитие ребенка и посмотреть, сохранится ли такое поведение в дальнейшем. Именно так, не запрещая, но и не поощряя, хотел воспитывать сына Джеффри Янгер, но мать Джеймса смотрит на этот вопрос более прогрессивно.
Фото: Peter Steffen / DPA / Globallookpress.com
Рожденные не в том теле
И в своей позиции Георгулас не одинока: не только активисты и политики, но и многие ученые, рассматривающие проблемы гендера, в последние годы склоняются к тому, что лучший способ работать с дисфорией у детей — поддерживать их во всем. В США появляется все больше клиник, которые готовы прописывать гормоны в самом начале переходного возраста и проводить полноценные хирургические операции с 15 лет. Спрос на такие услуги в последние годы резко вырос и продолжает увеличиваться.
К слову, о своем опыте открыто говорят не только те, кто сожалеют о переходе, но и те, кто доволен своим выбором, — и их голоса многочисленней и звучат громче. Пример популярных блогеров безусловно вдохновляет их подписчиков, но даже такие, как женщина-трансгендер Блэр Уайт (Blair White), которая считает свою «смену пола» правильным решением, не всегда поддерживают гормональную терапию в детском возрасте. Правда, по словам Блэр, в транс-среде говорить об этом в целом не принято, и большинство не согласно с ее мнением.
Мы правильно делаем, что не позволяем детям делать татуировки и пирсинг. Так почему же мы готовы разрешить им радикально поменять на всю жизнь свою физиологию? Не все трансгендеры, совершившие переход во взрослом возрасте, довольны своим решением — как же мы можем ожидать взвешенного выбора от подростков?
Сторонники нового взгляда на гендер считают, что он не сводится к двум или даже трем вариантам. По их мнению, гендер представляет собой «спектр», или «поле», в котором каждый волен выбирать свое место (или не выбирать никакого), вместо того чтобы соответствовать ожиданиям общества от мужчин и женщин. Такую точку зрения разделяют более половины молодых американцев, многие из которых уже стали родителями. И в некоторых случаях они специально «не навязывают» детям мужской или женский пол.
Прогрессивные медики обычно знают как о разочаровании переживших операции, так и об исчезающей с возрастом гендерной дисфории, но уверены: со временем отпадет сама необходимость определять пол, а значит, «возвращаться» и жалеть ни о чем не придется. По мнению врача-трансгендера Эрики Андерсон, не нужно требовать от детей подчиняться обществу — «нужно учить общество новым нормам». И подобный взгляд на эту проблему становится на Западе все более популярным.